Под течение плыть — грести не надо, вода и сама быстро несёт. Вскоре добрались мы до стана росского. Хорошо стан стоит, грамотно. На холме высоком шириной локтей в пятьсот шатры-палатки понастроены. На самой вершине сруб — терем высится, чуть пониже, близ ключа бьющего, большая хоромина бани виднеется. А как же на войне и без бани? Баня на войне — первейшее дело! Лес на два полёта стрелы вокруг стана вырублен, лишь одна узкая полоска посреди имеется. Это, как я понял, для скрытого глазу вражескому перемещения, чтобы не видел враг, кто в лес ушёл, а кто из леса прибыл. Прямо под холмом река широкая протекает, там наша ладья и остановилась. Только что-то сразу странным мне показалось. Костры не горят, люди не ходят, сидят кое — где понуро. И тишина. Флаги приспущены. У бани нет ни стирающихся, ни… Стоп! Флаги приспущены!

— Михаил, гляди, умер что ль, кто? — коснувшись рукой спускающегося по трапу ратника, спросил я.

— Мож кто и умер. Нам — то какое дело? Война. Почитай, кажный день кто — никто умирает! — отмахнулся от моего вопроса радующийся предстоящему отдыху ратник.

— Да нет, ты погляди! У вас что, каждый день флаги приспущены?

— Что ты сказал? Флаги? Какие флаги? — его глаза округлились. — И впрямь, что ж это такое, а? Случилось чего? Эй, ты! — окликнул он пробегающего подле ладьи санитара-подростка, бегущего куда-то с ворохом красных от крови бинтов. — Чего случалося-то? — от этого вопроса мальчонка будто споткнулся, посерьёзнел лицом, тяжело вздохнув (как и положено при большом горе) шмыгнул носом и слегка дрожащим голосом ответил:

— С генерал-воеводой прощаемся…

— Как с воеводой? Мы ж кода уезжали, он в здравии пребывал! Что случилося? — растерялся десятник.

— Убили его.

— Погиб, что ли?

— Говорю ж, убили, эк непонятливый! Кинжалом — финком метательным в спину и убили!

— Горе — то какое! — запричитал, едва не пуская слёзы, Михаил. Шедшие за нами ратники медленно стянули шапки. Царившее в душе ратников воодушевление, вызванное возвращением, быстро улетучилось, сменившись безысходностью охватившего их несчастья.

— Неужель и впрямь не стало нашего воеводы-батюшки Всеволода свет Эладовича? — срывающимся от рвущихся наружу слёз голосом вопросил (скорее у неба, а не у окружающих людей) сразу же постаревший десятник. А я от его слов вздрогнул.

— Кого, говоришь, не стало? — что-то смутно знакомое показалось мне в этом имени.

— Генерала — воеводы нашего, — скорее даже не ответил, а отмахнулся от назойливого чужака десятник. — Спрашивает он ещё!

— Нет, ты имя повтори, имя? — не испугавшись его грубости, вновь потребовал я.

— Всеволод Эладович, — не желая превращать вопрос в ссору, ответил за десятника кто-то из стоявших рядом ратников.

— Всеволод… Всеволод… — повторил я, но так и не смог вспомнить, что в его имени мне показалось столь знакомым. А может и впрямь всего лишь показалось?

— Не стой как пень, вижу и впрямь задумался, — уже без прежней злобы обратился ко мне десятник. — Сейчас тока пожитки сложим и с воеводой проститься пойдём. И ты с нами пойдёшь, мож что и вспомнится, а нет, так с хорошим человеком простишься. — Он отвернулся и решительно зашагал к виднеющемуся на склоне, небольшому, потрёпанному ветрами шатру его десятка.

Скорбная лента, состоявшая из сотен и тысяч воинов, бесконечной чередой тянулась мимо соснового свежевыструганного гроба, в котором покоилось тело убитого воеводы. Очередь прощающихся двигалась до бесконечности медленно, я уже проклял себя за столь поспешно высказанные мысли. Имя почившего из моей головы уже выветрилось. Да оно, и правда, что могло быть общего у меня (невесть каким образом здесь оказавшегося) и командующего росским воинством? Вот и говорю, никакого. Тем не менее, ляпнув не подумавши, я, вместо того, чтобы спокойно сидеть в тенёчке и ожидать окончания церемонии, тащился под лучами жаркого солнца в этой нескончаемой веренице искренне скорбящих людей. За этими не столь радостными мыслями я не заметил, как оказался напротив гроба, и хотел было отвести глаза, чтобы не смотреть на воскового цвета лицо, но взгляд как бы сам собой коснулся чела покойника и скользнул вниз. Время и смерть, конечно, изменили черты лежавшего в гробу человека, но не узнать его было невозможно. Высокий лоб, прямой нос, небольшой шрам на левой губе, широкие славянские скулы — передо мной застывшим безмолвным телом лежал Всеволод Эладович. Его имя отчётливо всплыло в моей голове. Я вздрогнул. Казалось, время повернуло вспять. "Мы же спасли его!" — пронеслась мысль и тут же померкла под потоком появляющихся образов и видений. Моё сознание, не в силах выдержать потока информации, затуманилось, и я свалился во тьму беспамятства.

— Я же говорил, что он из нашего воинства! — сквозь пелену, ещё по-прежнему окутывающую мой разум, до меня донёсся приглушённый голос Михася. — Видно, из отряда дважды секретного и трижды специального, раз самого командующего в лицо знает! Надысь (я что здесь, не первый день лежу?) с есаулом из второго полка беседовал. Говорит, что одёжка на нашем друге уж больно ему знакомая, только, грит, "никак вспомнить не могу, где ж я её видел?". Ну, ничего, раз воеводу вспомнил, даст бог, и всё вспомнится… — он говорил что-то ещё, но я, убаюканный его голосом и пронизывающей меня насквозь слабостью, погрузился в объятия спокойного сна.

Проснулся я утром следующего дня. Туман, сковывающий моё сознание, рассеялся. Всё вспомнилось, но вводить всех в курс дела я не спешил. Сперва нужно было осмотреться, понять, что к чему, а потом и объявляться. В моих "школах" меня недаром учили осторожности. Тем более, что слухи о странном "найдёныше" уже поползли безудержной рекой. Ещё бы, засветиться сильнее было просто невозможно. Конечно, были такие, что пред гробом воеводы голосили, лили слёзы и рвали на себе волосы, но грохнуться в обморок и не просто грохнуться, а пролежать без памяти десять суток — это было похлеще номера с говорящей лошадью. Итак, теперь мне предстояло прощупать обстакановку, отыскать своих друзей (видя незавидную участь Всеволода, я и за них стал не на шутку опасаться), а затем пойти вершить подвиги ради… Нет, не ради прелестной красавицы и не ради почестей богатырских, а ради такого прозаического, но такого желанного возвращения домой. Хотя, признаться, ничего хорошего я от первых минут возвращения не ждал. Уж больно отчётливо помнился первый визит в Росслан, когда я ускользнул от смерти, едва не настигшей меня во время боя, но в него же и возвратился. Правда, закончилось тогда всё благополучно, но я ведь и на этот раз не помнил, откуда меня выдернуло, может, за секунду до прилёта снайперской пули? Да, именно так и могло быть. Тем не менее, я всей душой стремился вернуться на Родину.