Балич понравился Вуку с первого взгляда.

Ему было лет пятьдесят, но никто не дал бы и сорока этому высокому и стройному, смуглому мужчине с орлиным носом и длинными каштановыми усами и кудрями без малейших признаков седины, который двигался с легкостью вилы [25] , как говорят сербы.

Куча оказалась просторным строением, поставленным вплотную к склону горы. Подходя к высокой ограде, Балич уведомил, что гостей не ждали, а потому дома не вся семья: сын уехал в Сараево. Его слова были прерваны появлением молоденькой девушки, выскочившей из рощицы прямо к воротам и смущенно замершей при виде незнакомых мужчин, которые с любопытством уставились на нее. Ей было лет семнадцать – хорошенькая, чернобровая, румяная, как ягодка, – и Вук при виде ее подумал, что Миленко повезло: его невеста и впрямь красавица. Однако он тут же понял, что ошибся, потому что побратим, выйдя из своего оцепенения, воскликнул:

– Аница! Бог ме! Да ты совсем взрослая! Наверное, младичи не дают тебе проходу!.. Ну, коли ты такая лепая, то какова же Бояна?!

– То моя полька (самая младшая), – пояснил хозяин, погладив по голове девушку, которая почтительно поцеловала его руку и тихо молвила, приветствуя гостей:

– Добре дошли...

Ее черные глаза робко обежали мужчин – и вдруг замерли при виде Вука. Щеки вспыхнули. С той же почтительностью она взяла его руку и поцеловала – но так жарко, что он невольно вздрогнул.

– О плаве очи, – прошептала она, изумленно глядя в его глаза. – О твое плаве очи... различаки! [26]

Отец грозно рыкнул, и хорошенькая полька вновь скрылась в роще, откуда доносилось гоготанье гусей: на попечении младшей дочери лежала вся домашняя птица.

Обычно молчаливый и степенный, Юхрим вдруг развеселился и на невообразимом русско-украинско-сербском наречии отпустил смелую шуточку: мол, если братья часто берут в жены девушек-сестер, почему бы и побратимам не поступить так же? Вук украдкою погрозил ехидному малороссу кулаком, но Балич и Миленко переглянулись так задорно, что он понял: эта мысль тоже пришлась им по вкусу.

Вук почувствовал облегчение, когда Балич распахнул врата и пригласил гостей войти.

Хозяин принес кувшинчик ракии домашней выгонки и только начал потчевать гостей, как в усадьбу вошла высокая, статная девица с непокрытыми волосами, заплетенными в две длинных, тяжелых косы, одетая в светлое платье домашнего полотна, очень искусно сотканного. На босу ногу были обуты простые башмаки, но на груди звенели столь изобильные мониста из червончиков, дукатов и меджидие [27] , что Юхрим, вмиг смекнувший, что сия девица – вовсе не бесприданница, а потому его товарищу крепко повезло, восхищенно прищелкнул языком.

– Бояна... – прошептал Миленко и замер, словно пораженный красотой невесты.

А она и впрямь могла считаться истинной красавицей даже по самым строгим сербским канонам, потому что была очень «претыла девойка» – претолстая девица! Это выражение здесь значило то же, что «лепа девойка» – красивая девица. Вук, который предпочитал менее изобильные формы, при виде Бояны едва сдержал улыбку: теперь он понял, что имел в виду Миленко, когда еще там, в селе Дражин Дол, равнодушно сказал о хорошенькой сербиянке, в которую, стараниями крестьянок, превратился Петрик: «Недурна...» – «Как?! – возопил обиженный Вук. – Неужто только недурна?!» – «Худая!» – был короткий, уничтожающий ответ.

Впрочем, главное, чтобы Бояна нравилась Миленко! В его чувствах, конечно, невозможно было ошибиться: он едва сдерживался, чтобы не кинуться к девушке и не заключить ее в жаркие объятия. Она же, хоть и выронила ведро, по счастью пустое, вела себя весьма сдержанно – что и требовалось от невесты.

Но Вук подумал, что Бояна чересчур уж сурова с парнем! Окажись на ее месте Аница, она не так тщательно блюла бы приличия, не скрывала бы своих чувств. Была в младшей сестре какая-то затаенная страстность.

«До чего хороша! – подумал Вук, с удовольствием вспоминая «польку» и ее лицо, заалевшее, как заря, румянцем. – Чиста и свежа, как ромашка, сбрызнутая росой. Ромашка по-сербски «бела рада». Вот уж воистину!»

Потом, вечером, за праздничным застольем, когда Аница оказывалась рядом, то подливая ракии в его чарку, то поднося куски баранины, или колбасицу с белим луком, колбасу с чесноком, или мясо утки, или питу, лепешки из слоеного теста, – любимые блюда сербов, и встречалась с ним глазами, Вук озорно бормотал:

– Бела рада! Мала бела рада!

Он тут же забывал о девушке, потому что следовали одна за другой здравицы, сложенные в прекрасной, эпической форме, в адрес каждого гостя, и надо было пить, говорить, есть...

После пиршества мужчины смотрели, как женщины, обедавшие отдельно, танцуют коло – на радостях его осмелились завести, а вообще коло при турках и швабах танцевали редко, разве что в полунезависимых рахиях [28] Черногории: за коло жестоко карали, как и за юнацкие песни о кралевиче Марко, за народные сказки. Глаза Аницы порою встречались с глазами Вука, и, хотя ее губы шевелились беззвучно, он знал, что девушка шепчет: