— Министр императора. Канцлер.

— Откуда он узнал, что вы уже здесь?

— А внизу, когда нас вписывали в гостевую книгу. Думаешь для чего?

— А-а, — догадался Курбатов.

Граф Кинский, австрийский канцлер, встретил Шереметева с таким радушием и приязнью, словно старого закадычного друга, по которому ужасно соскучился, хотя в действительности виделись они впервые.

— О-о, ваше превосходительство, мы очень рады приветствовать русского героя в нашей общей борьбе с неверными.

Широким жестом Кинский пригласил Шереметева садиться в кресло и сам сел не ранее того, как увидел, что его гость сидит.

— Мы наслышаны о ваших подвигах на ратном поле, ваше превосходительство, — говорил ласково Кинский, хотя узнал о Шереметеве только что от секретаря.

Когда ему доложили, что в гостинице расположился российский посол, некий Шереметев, граф приказал немедленно собрать и сообщить ему все о приезжем. И где-то через полчаса секретарь докладывал, читая с листа:

— Шереметев Борис Петрович — представитель древнейшего боярского рода, ведущий свою родословную с четырнадцатого века. Один из самых удачливых полководцев царя. В последний свой поход по Днепру захватил несколько турецких крепостей.

— Вроде нашего Евгения Савойского, — заметил граф.

— Да, ваше сиятельство.

— Сколько ему лет?

— Сорок пять. При дворе царей начал служить с тринадцати лет.

— С чем он пожаловал?

— По нашим сведениям, у него послание к императору от царя.

— Благодарю вас, Фриц. Напишите его фамилию и имя крупно и положите мне на стол, а то ведь могу забыть.

— И отчество надо, ваше сиятельство. У русских считается знаком особого уважения называть их еще и по отчеству.

— Хорошо. И с отчеством. И отправьте к нему посыльного с приглашением.

— Вы его сейчас примете?

— Да, Фриц. С царским посланцем мы должны быть особенно предупредительны.

Канцлер расспрашивал Шереметева о здоровье царя, его самого, о проделанном пути, изредка незаметно косясь на бумажку, лежавшую перед ним, дабы не ошибиться в имени и отчестве гостя. Когда Шереметев сообщил, что у него грамота царя к императору, Кинский изобразил на лице приятное удивление и сказал доверительно:

— Знаете, Борис Петрович, обычно послы других государей передают эти послания мне, а уж я императору, но для вас мы сделаем исключение, царскую грамоту императору вы вручите лично.

«А ведь верно Воробьев-то говорил, — подумал Шереметев. — Стелет-то, стелет сколь мягко». А вслух сказал:

— Но когда он сможет принять меня?

— Я думаю, через неделю. А пока, чтоб вам не скучать, примите пригласительный билет на бал-маскарад, который состоится во дворце послезавтра. Я пришлю за вами карету.

Огромный зал дворца блестел позолотой, сверкавшей в свете тысяч свечей, горевших в канделябрах. Борис Петрович в темной бархатной маске, прикрывавшей лишь верх лица, скромно стоял у высокого окна, с изумлением наблюдая за происходящим. В глазах рябило от пышных дамских нарядов, один мудренее другого, нос обонял густую смесь всевозможных ароматов, слух ласкала прекрасная музыка дворцового оркестра. Для него, русского человека, все это было внове, в диковинку. На Руси подобного не случалось, чтоб женщины и мужчины вот так, собравшись, говорили меж собой, смеялись, танцевали. И восторг боярина от увиденного невольно окрашивался горечью и обидой: «А будет ли когда-нибудь у нас так красиво и безмятежно?» Вспоминались ему мужские компании и разливанное море вина и водки, которое непременно надо выпить, разудалые песни, сумасшедшие пляски с пылью до потолка, с треском гнущихся половиц, ссоры прямо за столом, нередко кончавшиеся дракой. Припомнились даже пьяные жалобы друга его, Федора Апраксина {39} : «Бедный я, бедный, сиротинушка. Никого-то у меня нет на белом свете».

Из задумчивости Шереметева вывел знакомый голос канцлера:

— А почему мы не танцуем?

Кинский был в одеянии турецкого паши, и тоже в маске, а рядом с ним, тоже в маске, стоял капеллан.

— Я не умею, — признался, смутившись, Борис Петрович.

— Ну что ж, сие простительно воину. Позвольте, Борис Петрович, представить вам посланника Венеции Рудзини. Поскольку вы следуете на его родину, он может оказаться вам весьма полезен. Господин Рудзини, — обернулся Кинский к капеллану, — представляю вам посланца его величества царя великой России, извечного военачальника, Бориса Петровича Шереметева. Надеюсь, коллегам союзных государств есть о чем перемолвиться.

И Кинский-паша исчез так же незаметно, как и появился, растворившись в веселой толпе масок.

Молчание меж посланниками несколько затянулось, и Рудзини, сочтя это уже неприличным, спросил:

— Вам нравится маскарад?

— Да, — отвечал Шереметев, напряженно пытаясь придумать вопрос собеседнику, дабы продлить нить разговора. Наконец осенило: — Скажите, господин Рудзини, а император сейчас здесь?

— Его нет. Наследники здесь.

— Наследники? Где они?