— Надо попробовать, — сказал Головкин.

— Борис Петрович, ты главнокомандующий, пиши письмо визирю. Вон бумага, чернила, садись к столу.

Шереметев, вздохнув, взялся за перо. Попросил:

— Токо не шумите, дайте подумать.

— Пиши, пиши, не будем шуметь, — сказал Петр.

«Сиятельнейший крайний визирь его салтанова величества!

Вашему сиятельству известно, что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности салтанова величества, но по посторонним ссорам, и понеже ныне дошло до крайнего кровопролития, того ради я заблагорассудил вашему сиятельству предложить, не допуская до крайности, сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, который может быть к обеих стран пользе. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и Бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина, и надеемся, что Бог поможет нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сего скорого возвращения. Фельдмаршал Шереметев».

— Ох, — вздохнул Борис Петрович, отодвигая исписанный лист к царю. — Чти, государь.

Петр пробежал глазами текст, остался доволен:

— Сойдет. Отправляй с трубачом.

Трубач убыл в турецкий лагерь и как в воду канул. Прошел час, другой — ни трубача, ни ответа.

Царь нервничал, ходил по штабу, кусал ногти и вдруг напустился на Шереметева:

— Кстати, фельдмаршал, кто вам позволил выскакивать за рогатки?! Что за мальчишество?

— Но, государь, там янычар убивал нашего драгуна. Как же я мог спокойно смотреть на это?

— Надо было послать любого другого.

— Но никого вершних около не было.

— Все равно, вы не имели права рисковать. Вы главнокомандующий, голова армии, а лезете, куда вас не просят. Я делаю вам выговор, граф. Впредь чтоб этого не было. — Царь повернулся к Шафирову: — Напиши приказ по армии: фельдмаршала за рогатки не пускать. Я подпишу.

Едва Шафиров закончил написание приказа, Петр выхватил лист и, даже не читая, подмахнул. И тут же приказал Шереметеву:

— Садитесь и пишите снова визирю.

— Как? Опять?

— Да, да. Вполне возможно, ваш трубач не дошел до него. Или заблудился, или погиб.

Фельдмаршал, вздохнув, принялся за второе послание, которое уже закончил с требованием «скорой резолюции».

— Надо отправить с надежным человеком, — сказал Петр и повернулся к адъютанту: — Вызови мне волонтера Михайлу Бестужева.

Юный Бестужев явился, застегивая на ходу кафтан, который, видимо, из-за жары был скинут. Щелкнул каблуками, вскинув к шляпе два пальца.

— Бестужев прибыл, ваше выличество.

— Вот что, волонтер Бестужев, бери пакет or фельдмаршала визирю, доставь и требуй ответа. Без ответа не ворочайся. С Богом!

Петр сделал движение, похожее на крест. Бестужев ушел с барабанщиком.

Царь приказал собрать генералов. Явились Алларт, Вейде, Янус, Репнин, Голицын, Остен, Берггольц.

Открывая совет, Петр сказал:

— Господа, мы с фельдмаршалом послали к визирю уже второго парламентера с предложением заключить мир. Каков будет его ответ, не знаем. Вполне возможен отказ. Что вы предлагаете? Сможем ли мы еще драться?

Генералы переглянулись, заговорил Алларт:

— Ваше величество, солдаты истомлены до крайности. Мои уже забыли вкус хлеба. Если б еще не жара…

— Чего там говорить, — сказал Голицын, — надо идти на прорыв. Слишком велик перевес у турок.

— Да, прорыв — это, пожалуй, лучший выход, — поддержали Вейде и Брюс.

— Как думаешь, фельдмаршал? — обратился Петр к Шереметеву.

— Я тоже согласен с князем Голицыным.

Тут же была составлена диспозиция на случай прорыва, на острие которого вызвался Михаил Голицын. Всем были назначены роли и места. Все подписали бумагу, последним подписал ее фельдмаршал.

Но вот на входе появился Михаил Бестужев:

— Ваше величество, визирь Балтаджи сказал, что он от мира не отрицается, и велел передать, чтоб присылали для переговоров знатного человека с большими полномочиями.

— Как у них настроение в лагере? — спросил царь.

— Полагаю, не лучше нашего, слишком большие потери понесли османы.

— Гаврила Иванович, — обратился Петр к Головкину, — ты канцлер, кого предлагаешь на переговоры?

— Своего заместителя, — кивнул Головкин на Шафирова. — Уж куда знатнее посол. Петр Павлович молод и в языках сведущ.

Царь отпустил генералов, сел за стол и, велев Шафирову придвинуться ближе, стал почти диктовать ему его полномочия:

— Ты, Петр, помни главное, должен принести мир. Обязательно. Слышишь?

— Да, государь. Они же потребуют за это что-то. Что я могу им уступить?

— Уступай, но не спеша, все завоеванное у них. Азов, Каменный Затон. Если начнут говорить за шведов, уступай туго. Лифляндию можешь отдать, но ни в коем случае Ингрию. Ее не уступай ни под каким видом.