— Садись с нами, князь, бери ложку.

— Спасибо, государь, я только что поел.

— Тогда так, князь Михайла, готовься к штурму. Поведешь семеновцев. Лестницы готовы?

— Готовы, ваше величество.

— Ночью я дам сигнал из трех мортир {155} . По этому сигналу отчалишь на лодках, на самолете [9] . А днем на берег чтоб не высовывались. Сейчас через зрительную трубу присмотри место, где начнешь, чтоб ночью не плутать.

— Мне тоже позволь, мин херц, — попросился Меншиков.

— Тебе? — взглянул на него Петр и, помолчав, сказал: — Поведешь преображенцев, поддержишь князя Голицына. Берите на штурм только охотников, кто сам вызовется.

К двум часам ночи семеновцы были готовы, сидели уже в лодках и на самолете. В это время вспыхнул в крепости пожар, озаривший низко плывшие облака.

— Ну, это нам на руку, — заметил Петр.

В четвертом часу одна за другой выстрелили мортиры и лодки с самолетом отчалили, вперерез быстрого течения направляясь к крепости.

Высадившись у стен крепости, семеновцы, предводительствуемые князем Голицыным, устремились к проломам, начали приставлять лестницы и лезть вверх. Навстречу им загремели выстрелы.

Комендант воспринял затишье как подготовку к штурму и принял свои меры, усилив охрану именно в проломах.

Первый приступ оказался неудачным, к тому же многие лестницы оказались короткими. Русские откатились, и несколько человек было бросились к лодкам.

— Назад! — властно закричал Голицын и обернулся к адъютанту: — Зубарев, быстро все лодки оттолкни от берега, чтоб никто и мысли не держал об отступлении.

Адъютант кинулся исполнять приказ князя.

Когда начало светать, с берега хорошо стало видно происходящее у стен крепости. Петр наблюдал в зрительную трубу штурм, скрипел зубами:

— А-а, дьявол, еще надо огня дать им. Еще. Пушки остыли уж. — Обернулся с перекошенным лицом к адъютанту: — Живо в лодку. Скажи князю, пусть отходит. Он же там половину семеновцев положит.

Голицын, выслушав посланца, крикнул ему:

— Скажи государю, что я теперь принадлежу не Петру, но Богу.

Выслушав ответ князя, царь пробормотал:

— Под суд, сукин сын, хочет. Под суд. — И, обернувшись к Меншикову, приказал: — Александр, веди преображенцев. Да живей!

Весь день штурмующие то накатывались, то откатывались, оставляя убитых и раненых. Но изнемогали и осажденные. Когда спустились сумерки, в крепости едва не вспыхнуло восстание.

— Сдавай крепость! — кричали озверевшие солдаты Шлиппенбаху. — Не то мы тебя подымем на штыки.

И генерал Шлиппенбах приказал бить в барабаны, прося пощады.

Заслыша барабанную дробь, Петр сам схватил драгунский барабан и ударил в ответ. Мгновенно стихла стрельба с обеих сторон.

Голицын и Меншиков поднялись на стену. Их встретил сам комендант с переводчиком.

— Мы готовы прекратить сопротивление, — сказал Шлиппенбах, — если нам будут гарантированы жизнь и выход из крепости.

— Вы будете отпущены с миром, генерал, — сказал Голицын, — но без оружия, разумеется. Вы дрались храбро, потому вам оставляется одно знамя, а каждый солдат выходит из крепости с пулей во рту. Это то, что мы можем позволить вам вынести из оружия.

— Но нам нужен день-два, чтобы перевязать раненых.

— Вы их получите, генерал, кроме того, вам будут предоставлены лодки для ухода.

— Ключ! — неожиданно сказал Меншиков и, видя удивление на лице коменданта, пояснил: — Извольте сдать ключ от города. И шпагу.

Принесли огромный, чуть тронутый ржавчиной ключ, которым, наверно, никогда не пользовались, держа его скорее как символ.

Меншиков принял ключ и шпагу коменданта.

— А теперь готовьтесь к выходу, господин генерал.

Через три дня с развернутым знаменем, с музыкой шведы вышли из крепости, неся раненых. Сели в лодки и поплыли вниз. Солдаты не могли разговаривать, ибо у каждого во рту было по пуле. У жен офицеров рты были свободные, и супруга коменданта, увидев на берегу свежие виселицы, спросила мужа:

— Густав, ты видишь? Для кого это?

— Это русские приготовили для своих, — отвечал Шлиппенбах.

— Как «для своих»? — удивилась женщина.

— После боя они казнят трусов, кто бежал из сечи.