— Все равно, Вашутин, придется твоим сдать огнестрельное оружие.

— А как же мы? А ну разбойников нанесет.

— Я оставлю тебе солдат с полтысячи с добрым офицером.

— Ну тогда другое дело.

— Савелов, — подозвал Шереметев своего генерал-адъютанта, слезая с коня, — проследи, чтоб сдали ружья, пушки, если таковые имеются. Сабли, алебарды {187} оставь им. Воевода поможет, он знает, у кого что имеется.

Шереметев направился в канцелярию, сопровождаемый Вашутиным. Туда же прибыл командир Петербургского полка Петр Матвеевич Апраксин — старший брат Федора Апраксина — друга фельдмаршала. С Шереметевым старший брат не очень ладил, тая на него обиду. Когда-то, воюя в Ингрии, он попросил царя добавить ему три полка, тот эту просьбу переадресовал фельдмаршалу: «Выдели три полка Апраксину». Шереметев от щедрот своих отправил один полк. Петр Матвеевич пожаловался государю, но тот уже не стал докучать фельдмаршалу вторично, так как знал его ответ: «Самому нужны».

Ныне государь отправил Апраксина в распоряжение Шереметева с предписанием: «Как только буде погашен бунт, объявить губернатором Астрахани Петра Матвеевича Апраксина, дабы, взяв власть в городе, смог он там навести порядок».

Здесь же в канцелярии находился и Щепотьев, ставший едва ли не тенью фельдмаршала.

Дабы поднадзорный не забывался, едва войдя в горницу, Щепотьев сказал ему негромко, но нравоучительно:

— Миловать надо именем государя, Борис Петрович.

— Я уже так миловал в Казани, — огрызнулся фельдмаршал. — Не тебе мне указывать.

Апраксин, войдя, перекрестился, молвил:

— Слава Богу, без крови обошлось. Может, и в Астрахани так же случится.

— Возможно, — согласился сухо Шереметев.

— Ты вроде недоволен, Борис Петрович, — сказал Апраксин, присаживаясь к столу.

— Я? — переспросил Шереметев. — Я очень доволен, — молвил с нажимом. И, покосившись на Щепотьева, недружелюбно: — Яйца курицу учить начинают, как тут не быть довольным?

Сержант не остался в долгу, отвечал с язвительной усмешкой:

— Если яйца золотые, у них не грех и поучиться.

Фельдмаршал фыркнул, поднялся и, направляясь к двери, сказал последнее:

— Не все золото, что блестит, сопля тоже поблескивает. — И вышел, хлопнув дверью. За ним выскользнул и Вашутин.

Апраксин догадывался о причине плохого настроения фельдмаршала, даже сочувствовал, однако «соплю» трогать не решился, только, вздохнув, спросил Щепотьева:

— Сколько еще до Астрахани?

— Двести пятьдесят шесть верст.

— Неблизко.

— Отчего? Совсем рядом, — поднялся Щепотьев и вышел за фельдмаршалом.

И едва за ним захлопнулась дверь, Апраксин, плюнув вслед, проворчал:

— Гляди-ка, пузырь бычий. — И передразнил, гундося: — «Совсем рядом».

Вечером в избе, где остановился Шереметев с денщиками, он созвал командиров полков и приказал выставить усиленные посты: «дабы не приключилось беды».

Через два дня в Черный Яр явился шереметевский посланец из Астрахани, которого он отправлял на разведку еще из Саратова.

— Ну что там? — спросил в нетерпении фельдмаршал.

— Худо, Борис Петрович. Начиналось вроде неплохо. Кисельников привез государеву грамоту, в которой царь призывал дураков успокоиться, обещая простить им вины. Пока читал на кругу, вроде соглашались с грамотой. А едва Кисельников отъехал на Москву, увозя это их согласие, как уже на следующий день опять зароптали, а уж на третий взбулгачились того хуже по новой.

— Ты им говорил, что я с полками иду?

— Говорил, Борис Петрович.

— А они?

— Они, стыд головушке, про тебя срамные слова кричали, что-де мы и твово фельдмаршала за Ржевским отправим. И вот велели тебе их злословную бумагу передать.

Посланец полез за пазуху, вынул мятый-перемятый клочок бумаги, подал Шереметеву. Тот взял, расправил на столе, ворча недовольно:

— Ты что, с ней в нужник ходил?

Посланец отвечал виновато:

— Таку дали, Борис Петрович. И что еще велели передать, будем, мол, отбиваться доколе можем, а посля, мол, город сожжем и убежим все на Аграхань {188} из-под власти царя.