Андрей продолжал стоять, опершись плечом о косяк двери. Ему не нравилось происходящее.

Впервые за свою многолетнюю профессиональную деятельность Соболев позволил себе задуматься над мотивами и причинами своего задания. Новая информация все кардинально меняла. Кое-что обретало смысл, кое-что становилось логичным, но общее ощущение от услышанного было одновременно неприятным и пугающим. Это не был страх перед опасностью. Ему не было страшно за себя. Соболев испытывал чувство брезгливости, которое рождает вид переполненной застоявшейся помойки.

Теперь Андрей понимал причину сверхсекретности файла Воробьева. Он понимал, почему шеф не давал ему ни малейшей возможности вникнуть в дело или узнать что-нибудь сверх того, что Андрей узнавал в процессе слежки за «объектом».

Соболев подошел к подоконнику, надел наушники и услышал, что Соня засобиралась идти домой. Он поспешил предупредить сотрудников, что у них есть максимум пять минут, чтобы очистить квартиру объекта. «Рабочие», давно уже набившие руку на такого рода операциях, быстро и четко «замели» за собой следы, собрались и стали выходить из квартиры по одному. Щуплый паренек успел достать из очередного чемоданчика бутылку шампанского и заменить ею бутылку, стоящую в холодильнике Сони. Андрей отметил про себя, что подмену предметов в квартире объекта удалось произвести благодаря его недавней «фотосессии», и в нем снова проснулось ощущение гадливости.

С большим трудом Соболев дождался, когда его коллеги разойдутся, потом сел на корточки у стены на лестничной площадке в той же позе, в которой Соня встретила его несколько часов назад. Андрей обхватил голову руками, запустив пальцы в свою седеющую шевелюру.

В душе его боролись противоречивые чувства.

Наверное, первый раз он не был горд за свою работу. Ему было стыдно за себя. Он посвятил шестнадцать лет своей жизни профессии, рассматривая свое дело как служение Отечеству. И вдруг он оказался в положении марионетки, которой управлял психически неуравновешенный, опасный человек, используя его для сведения своих личных счетов.

Соболев никогда не идеализировал своего начальника. Он знал, что Краско далек от общепринятого представления об идеальном руководителе. Но определенную долю уважения Андрей испытывал к нему.

Он знал, что Краско пришел в органы еще юношей. Тогда страна называлась СССР, строила коммунизм, готовилась в любую минуту отразить нападение враждебного капиталистического блока, а до этой минуты с достоинством ему противостояла. Соответствующими великим задачам страны были и цели, стоящие тогда перед спецслужбами. Предотвращать «тлетворное влияние Запада», разоблачать гнусные провокации и заговоры против советского и братских ему народов, уничтожать иностранных врагов, шпионов и вредителей, несущих гибель и разрушения…

Высокие цели оправдывали все средства, которые вели к их скорейшему и эффективнейшему достижению. Часть населения — в основном интеллигенция, среди которой были и родители Андрея, — поговаривала о том, что все это «дурно пахнет», в особенности если речь шла о притеснениях инакомыслящих. Андрей же относился к своей профессии как к важному и благому делу, и считал, что не стоит обращать внимание на то, что когда «лес рубят — щепки летят». Ведь горстка щепок — небольшая плата за возведение могучего и крепкого здания национальной безопасности. Это неизбежно в любой стране, с любым общественным строем.

Еще будучи подростком, Андрей замечал, что интеллигенция хоть и морщила презрительно носик при упоминании КГБ, но организации этой побаивалась и часто с ней сотрудничала. Писатели, ученые, инженеры и художники доносили друг на друга, кто из страха, а в большинстве случаев — для собственной выгоды: за издание книги, за новую лабораторию, за новую квартиру, за заграничные гастроли…

Остальная же часть страны спецслужбы не только боялась, но и уважала. Сотрудники «конторы» были окружены не просто секретностью, но и ореолом какой-то таинственности, и даже загадочности, что, вкупе со страхом, создавало в сознании населения образ работника КГБ, имеющий мало общего с реальным прототипом. Тем не менее все знали, что работа эта — сверхпрестижна, многие юноши мечтали попасть туда в поисках романтики и подвигов. Одним из этих юношей был Андрей Соболев. Он верил в благородность своей профессии и поэтому не понимал, когда кто-то шел в нее, ведомый другими мотивами.

Андрей уважал Краско за то, что, отдав почти всю жизнь работе в КГБ, он решил не метаться в поисках сомнительных вариантов переквалификации, когда стала рушиться великая страна, а вместе с ней и ее силовые структуры. Многие начали разбегаться — кто из-за потери перспектив, кто из-за радикального изменения убеждений, а кто-то просто из-за сильно зашатавшегося материального положения. В КГБ, как и во многих госструктурах, к концу этого «исхода» настоящих профи остались считаные единицы, но зато это был матерый костяк. Среди этих сохранившихся был и Краско. В отсутствие опытных сотрудников его неторопливый карьерный рост сменился настоящим взлетом.

За несколько лет работы в подчинении Краско Андрей видел, что тот делает все, для того чтобы сохранить осколки разбившейся, когда-то идеально работавшей системы, удержать остатки профессиональных кадров, привлечь к работе новых, современных, молодых людей, обладающих уже другим менталитетом и другим набором знаний. За последние годы Краско многое удалось, и покачнувшаяся система спецслужбы, в той ее части, которую возглавлял Максим Александрович, начала потихоньку подниматься и даже набирать обороты. Пришли молодые, умные и циничные сотрудники, применялись самые современные технологии, иногда даже такие, которых не было больше ни у кого в мире.