– Чай? Кофе? – спросила Анна.

– Кофе, – ответила Яна за обоих.

– Ой! Извините… У нас отродясь кофе-то нет.

– Значит, чай, – быстро переключилась Цветкова.

– Я мигом! – бросилась из комнаты Анна, и только сейчас Яна заметила, что она немного прихрамывает.

Гриша сидел за столом, закинув ногу на ногу, и хмуро смотрел на огромную щель в стене, которая, казалось, может обвалиться в любую минуту.

– Странно все это… Мы толком не знаем женщину, что ты привезла к нам в больницу, и вот мы уже здесь… У ее дочери, которую тоже не знаем.

– Так надо знакомиться. Все люди до поры до времени не знают друг друга!

Тут раздался телефонный звонок, причем такой же дребезжащий и противный, и сначала Яна решила, что кто-то еще пришел к Ане в гости. Но тут они с Григорием увидели телефонный аппарат. Модель его была настолько старой, что она, видимо, осталась в эксплуатации только в этой квартире, – с дисковым набором цифр и трубкой в форме гири.

– Круто! – оценил антиквариат Гриша и, не дождавшись появления хозяйки, взял трубку сам: уж больно неприятным был звук. – Алло? Алло? Слушаю вас. Странно… но никто ничего не сказал, – положил на место трубку Гриша.

– Может, связь плохая?

– Да нет… Ни треска, ни посторонних звуков… И сложилось впечатление, что я прямо-таки слышал горячее дыхание на том конце связи.

– Значит, не ожидали услышать мужской голос, растерялись… Хотели поговорить с Анной, какой-нибудь тайный поклонник…

– У меня нет поклонников, ни тайных, ни явных. – Девушка вошла в комнату с подносом такой же круглой формы, как и стол. – А что?

– Кто-то звонил, – пояснил Григорий.

– И молчал?! – Анна чуть ни уронила чашки и заварочный чайничек.

– Да.

– Я с ума схожу из-за этих звонков! Кто-то методично звонит нам на протяжении нескольких дней в любое время суток и дышит в трубку.

– И это вас пугает?

– А ты считаешь, что это не может пугать? – заступилась за растерявшуюся девушку Яна. – Тебе, мужику, легко говорить!

– Знаете, когда мама дома, то еще не так жутко. Да и телефон я тогда отключаю. А сейчас не могла. Сотовый у нас один, и он с мамой, потому что она одна выходит из дома. Я – инвалид и в основном пребываю здесь. И как я могу выключить телефон, если я волнуюсь за маму, а она может тоже позвонить мне? – Анна, разливая чай, с трудом попадала в чашки – так у нее дрожали руки.

– И как давно звонят? – осведомился Григорий.

– С неделю.

– И вы ничего не предпринимали, кроме выключения телефона? – Яна напряглась, словно гончая, взявшая след.

– Ничего, – смутилась девушка. – А что мы могли? Идти в милицию? С чем? Я все думала, что это пройдет, что кто-то пошутит и перестанет.

– Сколько вам лет, Анна? – не слишком тактично поинтересовалась Цветкова.

– Двадцать четыре. – Яна бросила несчастный взгляд почему-то на Гришу. – Я знаю, что вы хотите сказать… Что мне не пятнадцать, и я уже взрослая девушка, и нельзя быть такой наивной и бестолковой… В этом всецело моя вина, и я полностью с вами согласна. Я родилась с редкой и тяжелой болезнью, связанной с серьезным нарушением минерального обмена.

– «Хрустальный ребенок»? – скользнул по ней взглядом Гриша.

– Точно! Да, для меня малейший удар, падение и даже крепкое рукопожатие может закончиться тяжелейшим переломом, после которого я и встать-то не смогу, если это будет шея или позвоночник.

– Хромаете из-за этого?

– Да. Мама говорит, что в детстве я получила сложнейший перелом бедра, что такое бывает только в старческом возрасте. С тех пор я хромаю, хотя говорили, что и ходить не смогу. Так я и осталась жить дома. Мне нельзя было ходить в садик и школу, мне нельзя было играть и общаться с другими детьми – для меня это смертельно опасно. Я окончила школу экстерном, получила два высших образования заочно… Наверное, еще буду учиться, это единственное, что я могу, единственное, что мне интересно, единственное, что мне остается… Поэтому вы не думайте, что я совсем того… дурочка. Но вот что касается реальной жизни, приспособленности к ней, в этом я – ноль. Вы правы. Я ничего не знаю и не готова к реальности.

– А мы ни в чем тебя и не обвиняем! – сразу же сказала Яна. – Если ты из-за своей болезни не общаешься с людьми, не выходишь в свет, в этом твоей вины нет.

– А сколько у вас было переломов? – поинтересовался Гриша.

– Мама говорила, что около пятнадцати. Я очень берегусь.

Яна вдруг поняла, что расстеленные по всей квартире ковровые дорожки – это неспроста, и круглый стол без углов – тоже.

– А просто так звонить и хулиганить никто не может? – спросила она.

– У нас очень ограничен круг знакомых, и все они – приличные люди без психических отклонений. Я уже всякое думала: что объявился маньяк и ему хочется инвалида, что… Самые страшные мысли лезут в голову.

Тонкие руки Анны продолжали трястись, она и сама не замечала, что добавляет в свою чашку чая уже десятый кусочек сахара.

– А хоть одно слово вам кто-нибудь сказал по телефону? Хоть одно? – спросил Григорий.

– Один раз одно слово – «Убирайтесь!». Сказано было глухо и непонятно, но вроде бы именно так.

– Это уже угроза, но она ненаказуема, так как бездоказательна. А кому вы нужны?

– Так это и удивительно! Кому мы с мамой нужны? Живем тихо, скромно…

– Если слово «убирайтесь» прозвучало, то, скорее всего, нужно ваше жилье, а не вы, – отметила Яна, сама себе не веря, потому что такое жилье и врагу не пожелаешь.