— Я сама знаю, что хорошо, можешь не отвечать. Поставь лампу на стол и одевай тельняшку.

— Зачем? — кое-как произнес вконец обескураженный муж.

— Колькой будешь!

— Зачем я буду Колькой?!

— Как зачем? Тебе значит можно в фантазию Нинку, а мне что — никого нельзя? Вот Колькой и побудешь…

Семён не стал спорить, в секунду сменил майку на тельняшку и подошел к жене.

— Она очень идет тебе… — сказала Вера, обвила Семёна руками и, закрыв глаза, потянулась за поцелуем….

…Семён лежал и все никак не мог отдышаться. Вера, закинув на него ногу, смотрела на фитилек лампы и улыбалась.

— Интересно, у Кольки с Нинкой это происходит прямо так, как у нас сейчас было? — спросил Семён.

— В каком смысле?

— Ну…. они тоже самое творят, что мы сейчас тут творили?

— Не знаю… а тебе что не понравилось?

— Понравилось! Очень! А как же с вещами, ведь спохватятся?

— Ничего страшного, потом подброшу.

— Может еще разок? — предложил Семён.

— Что Нинка шибко понравилась? — съязвила Вера.

Семён засмущался, но пробурчал:

— А сама-то…

И расхохотались оба так, что проснулся и загавкал их дворовый пес….

…Пассажирский «Газик», привычным маршрутом несся на ферму. Лиственный лес вдоль дороги уже радовал глаз первыми разноцветными листьями на деревьях, Вера смотрела в окно, думая про себя, и улыбалась. Нина всю дорогу оглядывалась в ее сторону и все-таки не выдержала. Поднялась с соседнего сиденья, перебирая руками поручни в болтающемся туда-сюда автобусе, подойдя к Вере, жалобно по-детски пролепетала:

— Вера, я уже вся измучилась. Скажи — чем я тебя обидела?

Вера улыбнулась ей и чуть подвинулась на сиденье.

— Садись рядом, не обращай внимания. Настроение у меня просто плохое было. Как дела у тебя?

Нина обрадовалась, что ее, наконец, простили непонятно за что, плюхнулась рядом с ней и защебетала:

— Представляешь: ночью у меня мое платье любимое утянули и вдобавок Колькин тельник прихватили. Колян злой был как черт, все утро на меня орал, как будто я виновата. Я думаю — может цыгане ночью проходили.

— Цыгане? Да что им в нашей глуши делать?

— А кто еще? Наши же не оденут! Сразу узнаю. Всё-таки цыгане!

— Нин, ты какая-то простая совсем. Фантазии у тебя даже никакой нет. Цыгане, да цыгане…

— Какой еще фантазии?

— Какой? — Вера хотела сказать, но передумала…

Пассажирский «Газик» зарулил во двор фермы, коровы услышав знакомый звук автомобиля, радостно замычали. Женщины поднялись и стали выходить из двери в мир серой и монотонной деревенской жизни, раскрашенный фантазиями поэтов, писателей, да и самих местных жителей…

Все люди ей завидовали. Да и как было не завидовать? Ведь у неё такой прекрасный муж. Он приходил неизменно в конце рабочего дня, всегда смотрел влюбленными глазами, хотя, зайдя в кабинет, ни с кем из её сослуживцев не здоровался. Не замечает кроме неё никого — думали все. Она веселая и жизнерадостная. Красивая, стройная, несмотря на свои почти пятьдесят пять; он на пять лет ее моложе, физически развит, такой же красивый. Нежно брал ее под руку, всегда сам открывал ей дверь своей дорогой иномарки, усаживал, и они отъезжали под завистливые взгляды коллег.

Буфетчица Валя провожала их взглядом и вполголоса тихо проговаривала: «Эх… идеальный муж… деньги зарабатывает, не пьет, не курит… с работы встречает…»

— Твой же тоже тебя встречает… — слегка подначивая, говорила повариха Таня.

— Да ну его… сравнила…

У Валиного мужа, как она сама говорила, было два недостатка: один маленький — он пил каждый день понемногу, и второй большой — он уходил в запой на три дня с получки и с аванса.

Всем казалось, что в жизни Любы и Сергея просто не может быть проблем. Он всегда звонил по нескольку раз, во время рабочего дня, и просил к ее телефону, справлялся о самочувствии, говорил ласковые слова.

— Ой, Любка, меня бы так муж любил, мне бы ничего в жизни не надо было, — говорила напарница Лера.

— Не надо завидовать мне, Лера. Я больше всего боюсь того дня, когда выйду на пенсию.

— Почему? — окинув взглядом Любины кольца и серьги с бриллиантами, с сомнением спросила Лера.

— Потому, что мы должны, как он говорит, принадлежать друг другу без остатка. Только мы и больше никого.

— И что в этом плохого?

Что в этом плохого, как понятней всем им было объяснить, она не знала…