— А я, господин, к тебе пока не нанимался, — еще спокойнее, чем прежде, отвечал странствующий рыцарь, пряча, однако, в карман кафтана то, что здесь, как он уже догадался, заменяло тихрианский жемчуг

— Все равно приходи, — небрежно кинул через плечо хозяин чудовища, нисколько не сомневаясь, что этих слов будет достаточно: придет.

И неспешно, даже чуточку вразвалку направился к высоченному — человек пять друг на друга станут, и то до крыши не дотянутся — дому, обставленному подпорными столбами. Столбы были испещрены причудливым тиснением — узоры да заклинания, так ведь только клинки дорогого оружия чеканят. Наверху, вдоль края крыши, виднелись зеленые идолы из того же узорчатого камня… Опершись на столб, он обернулся.

— Только ты тут петь не вздумай! — крикнул он Харру и исчез в плотной зелени, заполнявшей дом.

Менестрель только пожал плечами: ишь ты, не вздумай! Оттого он и бегал от одной дороги до другой, чтобы им вот так не командовали.

Обойдя кругом дом с идолами, он увидал другой, почти такой же, только у того вдоль крыши стояли Кадушки с невиданными цветами. А возле стены, кажется, было то, что он так долго и безуспешно искал — молчаливый рядок людей, присевших прямо на землю, с различной утварью и снедью, демонстративно разложенной на коленях. Харр двинулся к ним, потирая руки и издали уже приглядываясь к жирной куцекрылой птице, сонно покоящейся в чьем-то подоле. Подойдя, решил не торговаться, а потому сразу ухватил пришедшуюся по сердцу дичинку за связанные лапы:

— За сколько отдашь?

Владелица птицы ойкнула, обморочно закатила глаза и, упав на бок, поползла в сторону. Те, что были поблизости, тоже начали расползаться, укрывая руками и подолами свой товар.

— Да заплачу я!.. — начал было Харр, нашаривая в кармане побрякивающие кругляшки, и тут из-за колонн вылетела стража — один, два… Четверо. Бросились молча, как хорошо обученные псы.

— Цыц, вы! — крикнул Харр, подымая, как дубину, меч в жестких ножнах. Не поняли, что ли — покупаю я? Не понахалке…

Нет, не поняли, пока одного не приложил ножнами по голове, а другого не отбросил строфионьим ударом обратно меж витых столбов, аж зелень захрустела. Двое других заверещали, по всей видимости, призывая подмогу. Харр вздохнул ну что за город, и драться-то по-настоящему не умеют, а нарываются на кулак на каждом шагу. Но из-за угла высыпало уже около десятка, и непонятно, чем бы закончилось дело, если бы не раздался звонкий девичий крик:

— Стойте! Именем Стенного, Лесового и Ручьевого, стойте!

Все замерли, как стояли. Харр тихонечко повернул голову — надо же, Мади! Никогда бы не подумал, что у нее может прорезаться такой повелительный, прямо-таки княжеский голос!

— Это чужеземец, — проговорила она, подходя ближе и придерживая за руку белокурого голыша в плетеных лазурного цвета лапотках и таком же ошейничке. — Он не знал, что это — данники аманта. Но он на службе… ты ведь получил место стража лихолетья, господин?

— Естественно. И не токмо место, но и жалованье. Для пущей убедительности он побрякал каменными монетками.

— Любой, кто скрестит с ним оружие, оскорбит стенового аманта!

Воинов как ветром сдуло. Харр наклонился к девушке — сейчас она ему показалась еще более хрупкой и маленькой, чем тогда, в лесу, и только тут заметил, что она дрожит.

— Да ты что, испугалась?

Она даже не кивнула — захлопала ресницами.

— За меня? Вот дурочка. Да я бы их…

Но тут она подняла на него лицо, и он поперхнулся.

В лесу он ее и не разглядел, да и Махида его сразу приворожила. Но тут первое, что пришло ему в голову, — это то, сколько же раз в своих странствиях он дивился чему-то невиданно безобразному, до тошноты омерзительному. А вот красе невиданной — раз-два, и обчелся. Сейчас впору было загибать еще один палец.

Его поразила даже не та торжественная, благоговейная плавность, с которой некий творец начертал на песке судьбы контуры этого лица; его привела в изумление непреходящая светоносность ее спокойного полудетского лика, и попадись сейчас Харру тот лихолетец, что порешил вчера ее подругу — подвесил бы за причинное место за одно только то, что затуманил ужасом эти черты.

А вторая его мысль была та, что достанься она ему самому по жребию или на выкуп — посадил бы в светлый угол и любовался от одного дыма до другого…

А вот третья мысль была: все-таки на широкую лавку да под щекотную гукову шкурку заваливался бы он не с ней, а с Махидой.

На погляд была девка рождена — не для сладких утех.

— Ладно ты их разогнала, — не зная, что дальше сказать, буркнул он. Ишь, все косточки на кулаках ободрал — с утра прикладываюсь.

Она тихонько засмеялась, как зажурчала:

— Меня слушают, потому что Иоффа чтят. Мастер он, один на все Многоступенье. А сейчас ступай домой, господин, Махида тебе руки травой-утишьем обвяжет, а я ввечеру зайду, снеди принесу — с Иоффом за большой рокотан рассчитались, в кладовушке повернуться негде.