– Вы были в Японии? – спросила я швейцарца.

– В Японии – да. Был.

Неожиданно я подумала, что вообще почти нигде не была, кроме Египта и Турции – стран, где побывало почти все население бывшего Советского Союза. Даже соседка снизу – баба Валя каждый год исправно ездила туда осенью, когда снимала последний урожай с подмосковного сада-огорода и засаливала очередную банку грибов. «В Египет, что ли, съездить, – говорила она. – Все дела уже давно сделала, можно и отдохнуть».

Поездка в Турцию пришлась на крах одного моего романа, поэтому я ничего толком и не запомнила. Роман закончился почти молниеносно и по моей вине: я стала давить на мужика, и он стремительно исчез из моей жизни, не дожидаясь выяснения отношений, и поэтому Турция вместе со всеми своими красотами – сахарно-искристыми ваннами Клеопатры и с по-византийски пышным Стамбулом – проплыла мимо меня. Я просто тупо отдыхала и в сотый раз перемалывала свой роман: где и когда я сделала роковую ошибку, слишком дорого стоившую мне. Именно тогда или все-таки позже я выработала эту безошибочную тактику с мужчинами – нападай и бери. Тактика мгновенного натиска и такого же мгновенного отступления. И только глупый мягкий Вадик должен был как жертвенный телец пасть на алтаре брака. Вадик оказался не глупым и не жертвенным, а вполне жизнеспособным тельцом, который напоследок меня еще и боднул.

Моя жизненная оборона трещала по всем швам, и еще этот странный Эрнст Кляйнц пытается вести со мной задушевные разговоры о своем сыне вместо того, чтобы потянуть меня в койку и освободить мои мозги и тело.

– Я проголодался. А вы? Как это – по-русски? Голоден как волк. Правильно я говорю?

– Правильно. Вы хорошо говорите по-русски.

– Нет. Не очень.

– Вы давно работаете в России?

– Полгода. Я хочу знать русский язык. Хорошо.

– Он очень трудный.

Эрнст Кляйнц фыркнул.

– Не трудней китайский.

– Вы знаете китайский?

– Немного. Стал учить в прошлом году. Китай – динамич страна. Очень, очень развивать.

– Действительно.

– Русский тоже учить. А вы знаете языки?

– Немного инглиш.

Принесли еду.

У меня разыгрался аппетит, и я активно заработала палочками.

– А вы…

– Что я? – оторвавшись от тарелки, я посмотрела на швейцарца. Стекла очков отливали золотисто-красным светом.

– Вы… когда-нибудь…. – запнулся он.

Если этот швейцарец сейчас спросит меня о том, была ли я замужем и есть ли у меня дети, я просто встану и уйду.

– Вы… когда-нибудь… были в Японии?

После того как Эрнст Кляйнц рассказал мне о своем путешествии в Японию и о восхождении на гору Фудзияма, разговор все время катился вот по таким нейтрально-отвлеченным рельсам, и я вдруг подумала, что швейцарец ни разу не намекнул на то, чем закончится этот вечер. Я смущенно заерзала и отпила из пузатой темно-коричневой керамической чашки. Что-то настораживало меня в нашем свидании. Этот вечер был каким-то неправильным, не похожим на другие вечера в ресторанах с мужчинами, когда роли были четко прописаны и распределены и оставалось только следить за тем, когда надо ввернуть нужную реплику или вовремя взять паузу.

Я пила из пузатой чашки и смотрела на своего потенциального кавалера. Его уши оттопыривались и нежно алели в интимном полумраке японского ресторана. Весь мой пыл и щенячий задор, с которым я собиралась мстить Вадику за свою упавшую женскую самооценку, куда-то пропали, и теперь я думала только о том, чем закончится наше свидание.

Эрнст Кляйнц с шумом допил кружку густого пива и со стуком поставил ее на стол.

– Ну что, как говорится, хорошего понемногу? – и подмигнул мне.

Он довез меня до дома; началась метель, и хлопья сказочно-белого снега падали сверху, грозясь завалить весь город, как-то разом притихший и съежившийся в размерах. Метель делала помпезную амбициозную Москву уютной и прянично-сказочной – словно иллюстрация к старым сказкам, которую хорошо рассматривать дома, накрыв ноги одеялом и потягивая горячий чай.

Машина господина Кляйнца ехала медленно, словно он никуда не торопился, и на какие-то доли мгновения я вдруг поняла, что хочу, чтобы наше путешествие не заканчивалось. В машине пахло нагретой кожей и дорогим виски, и еще почему-то яблоками. Швейцарец молчал. Он как будто бы даже забыл о моем существовании и сосредоточенно смотрел на дорогу: чуть нахмуренно и серьезно.

Обычно я любила в дороге слушать музыку. Ее мягкий ненавязчивый звуковой фон успокаивал меня в конце трудового дня, а энергичные ритмы помогали встряхнуться утром, когда все кажется гадким и омерзительным, и даже чашка любимого кофе не помогает избавиться от чувства тоскливой безысходности перед серой вереницей будней.

Сейчас музыки не было; в салоне раздавалось шуршание шин, шум падающих хлопьев и легкое сопенье Эрнста Кляйнца, которое делало его похожим на медведя, разбуженного снежной бурей – непредсказуемого и тревожного.