Вскоре перед домом никого не осталось, и над снегом со стороны беседки в восточном духе понеслись приглушенные звуки мелодий. В коридоре что-то загрохотало. Профессор, выйдя из комнаты, увидел, что это упала со стола одна из непонравившихся полковнику люстр. Почти весь коридор занимали вынесенные из кабинета огромный письменный стол, книжный шкаф со стеклянной дверкой и три ящика с книгами. Тогда он схватил Прометея и, спасая его, потащил в свою спальню, хотя из всех вещей, имевшихся в доме, труднее всего было разбить Прометея. Снизу раздавался стук молотков и слышался голос полковника, отдающего приказания. Профессор возвратился в свою спальню, сел на кровать и, чтобы успокоиться, прочел несколько страниц из Шопенгауэра [7] . Не прошло и часа, как там и нашел его полковник. Он вошел бодрой походкой, в парадной форме своего полка, облегавшей его ноги так, что они казались еще длиннее и тоньше, чем обычно.

— Приближается назначенный час. Почти все готово. Вы не узнаете своего дома, господин профессор. Он совершенно изменился. Приехав сюда, генерал попадет в веселую и непринужденную обстановку. Музыканты будут играть попурри из произведений Штрауса [8] и Оффенбаха [9] и кое-что из Легара [10] — генералу легче узнать именно этих композиторов. Я позаботился, чтобы на стенах развесили соответствующие картины. Спустившись вниз, вы поймете, что это отнюдь не обычная военная операция. Как настоящий солдат, я не упустил ни одной мелочи. Сегодня вечером, профессор, ваш дом превратился в казино на берегу Средиземного моря. Я хотел попробовать замаскировать деревья, но ничего не поделаешь со снегом — до сих пор падает.

— Невероятно, — произнес профессор. — Более чем невероятно. — Из беседки до него доносилась мелодия из «Прекрасной Елены» [11] , с дороги слышался скрип тормозов. Ему показалось, что он находится далеко от своего дома, в какой-то чужой стране. — Прошу меня простить, — продолжал он. — Но я предоставляю вам полную свободу действий. Я ведь едва знаком с господином генералом. Уж лучше я спокойно съем бутерброд в моей комнате.

— Но это абсолютно невозможно, — возразил полковник. — Вы — хозяин дома. Генерал к тому времени уже будет знать ваше имя, хотя вряд ли он ожидает увидеть... Смотрите, гости уже начали съезжаться. Я просил их приехать пораньше, чтобы к появлению генерала все было в разгаре: рулетка вертится, ставки называются, слышится голос крупье, и перед генералом открывается поле битвы — rouge et noir [12] . Прошу вас, профессор. Сидящие за столами уже заждались. Пора нам с вами открывать бал.

Под предательски тонким слоем свежевыпавшего снега трудно было различить дорогу. Скорость автобуса, выехавшего из столицы, не превышала скорости профессионального бегуна, берегущего силы перед решающим соревнованием.

Пациент почувствовал, что, несмотря на галоши, у него мерзнут ноги, а может быть, его просто знобило при одной только мысли о бессмысленности этой второй за нынешний день поездки. Сейчас на шоссе царило необычное оживление: автобус обгоняли то многочисленные желтые такси, то небольшие спортивные машины, и молодые люди в мундирах и вечерних костюмах со смехом и песнями проезжали мимо. Вдруг раздался повелительный гудок — так обычно сигналят полицейские машины или «скорая помощь» — автобус, пытаясь дать дорогу, неуклюже заскользил и остановился, ткнувшись в голубой сугроб на самом краю дороги. Мимо пролетел большой «бенц», в котором пациент успел увидеть старика с военной выправкой, с усами образца 1914 года, в военном мундире старого покроя и надвинутой на самые уши меховой шапке.

Пассажир вышел из автобуса и направился по дороге, ведущей к дому. Светила почти полная луна, но, не будь у него карманного фонарика, он бы заблудился в лесу. Дорога к дому шла в сторону от шоссе, и свет автомобильных фар не попадал на нее. Проваливаясь в снег, он брел по обочине дороги, твердя про себя свой последний довод, которым хотел убедить профессора. Если и это не удастся, единственное, что тогда остается, — это лечь в больницу, если только у него не достанет мужества броситься в ледяную воду озера и покончить счеты с жизнью. Пассажир почти совсем не надеялся на успех. Он пытался представить себе профессора за его письменным столом, рассерженного его неожиданным поздним визитом. Но ему мерещились почему-то только широко распахнутые крылья бронзового орла и длинный клюв, погруженный во внутренности пленника. Пробираясь под деревьями, он вполголоса умолял:

— Заразиться от меня некому, господин профессор. Я всегда был одиноким. Родителей у меня нет. Моя единственная сестра умерла в прошлом году. И я ни с кем не встречаюсь, ни с кем не разговариваю, только с клиентами в банке. Иногда в кафе сыграю с кем-нибудь в шашки, и все. Если вы считаете, что так нужно, я вообще никуда не буду ходить. На службе, в банке, я постоянно ношу перчатки — ведь банкноты, которые приходится считать, такие грязные. Я приму любые меры предосторожности, любую вашу рекомендацию; только не отказывайтесь продолжать лечение, господин профессор. Я уважаю закон, но ведь дух закона важнее, чем буква. Вот я и буду придерживаться духа закона.

Перед его глазами опять встал Прометей, терзаемый безжалостным клювом, и пациент, как бы желая предупредить ответ, которого он уже не мог больше слышать, грустно произнес:

— Не люблю я телевизор, господин профессор, глаза у меня от него слезятся, а потом, я в жизни не играл в гольф.

Под деревьями, обсыпанными снегом, пациент вдруг остановился, и упавший с ветвей ком стукнулся о его зонтик. Это было совершенно невероятно: в свисте ветра ему почудились звуки музыки. Ему показалось даже, что он узнал мелодию вальса из «Парижской жизни» [13] , доносившуюся из темноты и снега, окружавших его. В прежние приезды он видел эту местность только днем; сейчас падающие снежинки касались его лица, звезды мерцали между ветвями над его головой, и у него вдруг появилось такое ощущение, будто он потерял дорогу и пришел к незнакомому дому, где в полном разгаре веселье.

Но, дойдя до поворота, пациент узнал и портик дома, и овал окон, а также крутую крышу. С нее через короткие промежутки падали комья снега со звуком, напоминавшим хруст разгрызаемого яблока. Только это и было ему знакомо: ведь он никогда раньше не видел этот дом таким — сверкающим от огней и шумным от голосов. Может быть, архитектор построил два одинаковых дома, и он, заблудившись в лесу, пошел не в ту сторону? Чтобы убедиться в этом предположении, пациент подошел поближе к окнам, снег под его галошами хрустел, как разламываемые бисквиты. В это время из распахнувшейся двери, шатаясь, вышли два молодых офицера. Оба были сильно пьяны.