Шрифт:
Но тем временем открывалась заветная дверь кухни, и дежурная из старших воспитанников подавала на стол. Сначала кусочек хлеба. Он умещался на неширокую детскую ладонь. Остро чувствовался его легкий вес и запах.
Какой запах хлеба! Он не выдерживал ожиданий, напрашивался исчезнуть без остатка во рту. Так часто и бывало. То, что подавалось на тарелке, с сожалением и тем же удовольствием съедалось без хлеба.
Следующий вечер начинался повторением тоже давно заученных мотивов войны, геройства и страданий.
Со временем я постараюсь полностью воспроизвести тексты любимых нами песен. Они уже давно не живут, забыты.
Запевают обычно девочки:
Между гор, между Карпатских Пробивался наш отряд, Пробивался ночью темной Санитарный наш отряд. Впереди несли носилки — На носилках красный крест. А с носилок слышны стоны: «Скоро, скоро ли конец?..» «Подождите, потерпите, — Утешала их сестра, А сама едва шагала — Вся измучена была. — Вот на станцию приедем — Напою и накормлю, Перевязки всем поправлю, Всем я письма напишу». И сестрица пишет-пишет… А на сердце тяжело. Муж ее давно убитый, Сердце кровью облито…Кого не тронут эти простые слова? Кто не представит этот санитарный обоз со смертельно раненными людьми? Война, она война. В сердце каждого ребенка. Песня лишь искала и находила свой отклик, свой ход чувств и мыслей.
Прости-прощай, Москва моя родная, На бой с врагами уезжаю я. Прости-прощай, подруга дорогая. Пиши мне письма, милая моя. Не забывай, подруга дорогая, Про наши встречи, клятвы и мечты. Расстаемся мы теперь, Но, милая, поверь, дороги наши Встретятся в пути, В бою суровом, в грохоте разрывов, Когда кругом горит все от огня. Но знаю я, что из Москвы далекой Твоя улыбка ободрит меня…А ведь это тоже свет в окошке. Свет счастья того, кто верит…
Не думайте, что тут возникали какие-то проблемы непонимания. Детдомовские ребята взрослели скорее, они прошли уже испытания горем и разлуками, приобрели способность жить и острее чувствовать…
И сострадать всем, кому больно и тяжело.
Запевается «Ивашка».
На болоте близ лесной дорожки, Что легла обходом на Рязань, В рубашонке красненьким горошком Там лежал убитый партизан. Кровь текла и красила рубашку. Чуть прикрыты карие глаза. Ах, зачем, веселенький Ивашка, Ты пошел обходом на Рязань. На болоте журавлиха стонет, Громко-громко плачут кулики. Не придет Иван теперь весною В старый домик — домик у реки. Ждет-пождет Ивашкина мамаша, Все проплачет карие глаза. А над трупом вьются-вьются пташки, Здесь лежит убитый партизан.Почему-то главным в песне мы считали не мелодию-мотив, а слова. В песне всегда есть сюжет, действие. А «музыка», казалось, ни при чем. Лаконичность содержания выстраивалась в ощущение, приучала к пониманию самой песенной сущности. Не оттуда ли происходит рубцовская песенность? (Я тоже, сочиняя свои стихи, пою их, напеваю.) Так и Рубцов — большинство своих стихов наделил музыкой, зримым звучанием. Он «слышал» сопровождающее его «пение хоровое» и «видел» «незримых певчих».
Возможно, не перед ужином, а в какое-то другое время чаще других запевалась песенка про… букашечку:
Жила-была букашечка В лесочке под кустом. В лесочке, в колокольчиках Букашечкин был дом. В лесу поспели ягодки. Детишки в лес пошли И спящую букашечку В том домике нашли. Ванюша злой был мальчик, Ей крылья оторвал. «Лети теперь бескрылая», — Ванюша ей сказал…Мне иногда приходит мысль: не от этой ли, казалось, бесхитростной песенки явились на свет «цветы»?
По утрам умываясь росой, Как цвели они… как красовались, Но упали они под косой, И спросил я: «А как назывались?»Что-то тайное в их развязке заключалось и в судьбе букашечки, которую лишил крыльев злой мальчик Ванюша. Воображение детского сознания сохранилось. Оно даже приводило поэта к размышлению.
Пусть не покажется, что души воспитанников могли только горевать, всегда печалиться. Вот совсем иная по настроению и сущности песенка. «Жил я у пана».
Жил я у пана Первое лето. Нажил я у пана Курочку за это. Моя курочка По двору ходит, Деточек выводит. Кричит-кричит, орет-орет — Кудах, кудах, кудах… Жил я у пана Второе лето. Нажил я у пана Уточку за это. Моя утя-водомутя, Моя курочка По двору ходит, Деточек выводит, Кричит-кричит, орет-орет, Кудах, кудах, кудах… Жил я у пана Третье лето. Нажил я у пана Гуся за это. Мой гусь га-га-га, Моя утя-водомутя, Моя курочка (и т. д. припев с перечислением). Жил я у пана Четвертое лето. Нажил я у пана Барана за это. Мой баран — по горам, Мой гусь — га-га-га, Моя утя-водомутя, Моя курочка… (и т. д.) Жил я у пана Пятое лето. Нажил у пана Быка за это. Мой бык — с горы прыг, Мой баран — по горам… (и т. д.).Песенка могла длиться без конца. Только имей собственное творческое воображение.
— А знаешь, — сказал однажды Рубцов, — я придумал… И он пропел так:
Жил я у пана Шестое лето, Нажил я у пана Сани за это. Мои сани Едут сами, Мой бык — с горы прыг.Этот эпизод не мог выскользнуть из памяти. Сочинил его он, когда учился в первом классе…
Ради веселья и улыбки звучала и песенка дровосеков:
Мы в лесу дрова рубили, Рукавицы позабыли. Топор — рукавицы, Рукавица да топор. Рукавица дров не рубит. А топор не греет руки…