Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников
вернуться

Рубцов Николай Михайлович
Шрифт:
* * *

«Уж сколько лет слоняюсь по планете!..»

Уж сколько лет слоняюсь по планете! И до сих пор пристанища мне нет… Есть в мире этом страшные приметы, Но нет такой печальнее примет! Вокруг меня ничто неразличимо, И путь укрыт от взора моего, Иду, бреду туманами седыми; Не знаю сам, куда и для чего? В лицо невзгодам гордою улыбкой Ужели мне смеяться целый век? Ужели я, рожденный по ошибке, Не идиот, не гад, не человек? Иль нам унынью рано предаваться, На все запас терпения иметь? Пройти сквозь бури, грозы, чтоб назваться Среди других глупцом и… умереть? Когда ж до слез, до боли надоели, Заботы все забвению предать? И слушать птиц заливистые трели И с безнадежной грустью вспоминать? И вспомню я… Полярною зимою Как ночь была темна и холодна! Казалось, в мире этом под луною Она губить все чувства рождена! Как за окном скулил, не умолкая, Бездомный ветер, шляясь над землей, Ему щенки вторили, подвывая, — И все в один сливалось жуткий вой! Как, надрываясь, плакала гармошка, И, сквозь кошмар в ночной врываясь час, Как где-то дико грохали сапожки — Под вой гармошки — русский перепляс. …Бродить и петь про тонкую рябину, Чтоб голос мой услышала она: Ты не одна томишься на чужбине И одинокой быть обречена!.. 1955, январь

Первый поход

От брызг и ветра губы были солоны. Была усталость в мускулах остра. На палубу обрушивались волны, Перелетали через леера. Казался сон короче вспышки залповой. И обостренность чувств такой была, Что резкие звонки тревог внезапных В ушах гремели, как колокола. И вот тогда до головокружения (Упорством сам похожий на волну) Я ощутил пространство и движение… И с той поры у моря я в плену! И мне обидно, если вижу слабого, Такого, что, скривив уныло рот, В матросской жизни не увидит главного И жалобы высказывать начнет. Когда бушует море одичалое И нет конца тревожности «атак», Как важно верить с самого начала, Что из тебя получится моряк!

Первое слово

Холод, сосны, звезды в ноябре. Поцелуи наши на дворе. Как в тумане яркие огни, В памяти сияют эти дни… Вдруг, порывы юности поправ, Стал моим диктатором устав, — Отшумел волос девятый вал, Штиль на голове, в глазах — аврал. Все же слово молодости «долг», То, что нас на флот ведет и в полк, Вечно будет, что там ни пиши, Первым словом мысли и души!

Возвращение из рейса

Ах, как светло роятся огоньки! Как мы к земле спешили издалече! Береговые славные деньки! Береговые радостные встречи! Душа матроса в городе родном Сперва блуждает, будто бы в тумане: Куда пойти в бушлате выходном, Со всей тоской, с получкою в кармане? Он не спешит ответить на вопрос, И посреди душевной этой смуты Переживает, может быть, матрос В суровой жизни лучшие минуты. И все же лица были бы угрюмы И моряки смотрели тяжело, Когда б от рыбы не ломились трюмы, Когда б сказать пришлось: «Не повезло».

Хороший улов

У тралмейстера крепкая глотка — Он шумит, вдохновляя аврал! Вот опять загремела лебедка, Выбирая загруженный трал. Сколько всякой на палубе рыбы! Трепет камбал — глубинниц морей, И зубаток пятнистые глыбы В красной груде больших окуней! Здесь рождаются добрые вести, Что обрадуют мурманский стан! А на мостике в мокрой зюйдвестке С чашкой кофе стоит капитан. Капитан, как вожатая птица, В нашей стае серьезен один: Где-то рядом в тумане таится Знаменитый скалистый Кильдин…

На рейде

С борта трос протянут к бочке. Волны сквозь туманный чад, Как рифмованные строчки, Мелодически звучат. Нас далекий Ждет путь, Ждут тревоги, Волн круть! И уже, поставив точку Мелодичности волны, Расколола, грохнув, бочка Сизый призрак тишины. Налетает вдруг норд, Ударяет лбом в борт!.. Эй вы, штормы! Всколыхните Моря зыбистую грудь! Много радостных событий Обещает трудный путь. Снег на кручах, Волн рев, Небо в тучах — Наш кров!

Портовая ночь

На снегу, как тюлени, Лежат валуны, Чайки плещутся в пене Набежавшей волны. Порт в ночи затихает, Все закончили труд, Огоньками мигает Их домашний уют… Вдруг вода загрохочет У бортов кораблей, Забурлит, заклокочет, Как в кипящем котле. И под шум стоголосый, Пробуждаясь, опять Будут жены матросов Свет в домах зажигать. Будет снова тревожен Их полночный уют, И взволнованно тоже Дети к окнам прильнут. Знать, поэтому шквалам, Нагоняющим жуть, К заметеленным скалам Корабли не свернуть.

В кочегарке

Вьется в топке пламень белый, Белый-белый, будто снег, И стоит тяжелотелый Возле топки человек. Вместо «Здравствуйте»: — В сторонку! — Крикнул: — Новенький, кажись? — И добавил, как ребенку: — Тут огонь, не обожгись! — В топке шлак ломал с размаху Ломом, красным от жары. Проступали сквозь рубаху Потных мускулов бугры. Бросил лом, платком утерся. На меня глаза скосил: — А тельняшка, что, для форсу? — Иронически спросил. Я смеюсь: — По мне для носки Лучше вещи нету, факт! — Флотский, значит? — Значит, флотский. — Что ж, неплохо, коли так! Кочегаром, думать надо, Ладным будешь, — произнес И лопату, как награду, Мне вручил: — Бери, матрос! …Пахло угольным угаром, Лезла пыль в глаза и рот, А у ног горячим паром Шлак парил, как пароход. Как хотелось, чтоб подуло Ветром палубным сюда: Но не дуло. Я подумал: «И не надо! Ерунда!» И с таким работал жаром, Будто отдан был приказ Стать хорошим кочегаром Мне, ушедшему в запас!