Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников
вернуться

Рубцов Николай Михайлович
Шрифт:

Сергей Есенин

Слухи были глупы и резки: Кто такой, мол, Есенин Серега, Сам суди: удавился с тоски Потому, что он пьянствовал много. Да, недолго глядел он на Русь Голубыми глазами поэта. Но была ли кабацкая грусть? Грусть, конечно, была… Да не эта! Версты все потрясенной земли, Все земные святыни и узы Словно б нервной системой вошли В своенравность есенинской музы! Это муза не прошлого дня. С ней люблю, негодую и плачу. Много значит она для меня, Если сам я хоть что-нибудь значу. 1962
* * *

«Явлений, дел, событий груда…»

С.З.

«Явлений, дел, событий груда…» Поверь, здесь много чепухи. Ну, разве пишутся стихи Так прозаически, Так грубо? Пустого слова, с виду броского, Написанного впопыхах, Ты не найдешь у Маяковского В публицистических стихах. Еще смешней в стихах лирических Похожим быть на петуха. Ведь сила строчек поэтических Совсем не в громкости стиха. …Ты называешь солнце блюдом — Оригинально. Только зря: С любою круглою посудой Светило сравнивать нельзя! Зачем же с вычурностью скучной Писать крикливым языком? Пусть будет стих простым и звучным. И чувство пусть клокочет в нем!
* * *

«О чем шумят друзья мои, поэты…»

О чем шумят Друзья мои, поэты, В неугомонном доме допоздна? Я слышу спор. И вижу силуэты На смутном фоне позднего окна. Уже их мысли Силой налились! С чего ж начнут? Какое слово скажут? Они кричат, Они руками машут, Они как будто только родились! Я сам за все, Что крепче и полезней! Но тем богат, Что с «Левым маршем» в лад Негромкие есенинские песни Так громко в сердце Бьются и звучат! С веселым пеньем В небе безмятежном, Со всей своей любовью и тоской Орлу не пара Жаворонок нежный, Но ведь взлетают оба высоко! И, славя взлет Космической ракеты, Готовясь в ней летать за небеса, Пусть не шумят, А пусть поют поэты Во все свои земные голоса! 1962 Ленинград
* * *

«Мой чинный двор зажат в заборы…»

Мой чинный двор зажат в заборы. Я в свистах ветра-степняка Не гнал коней, вонзая шпоры В их знойно-потные бока. Вчера за три мешка картошки Купил гармонь. Играет — во! Точь-в-точь такая, как у Лешки, У брата друга моего. Творя бессмертное творенье, Смиряя бойких рифм дожди, Тружусь. И чувствую волненье В своей прокуренной груди. Строптивый стих, как зверь страшенный, Горбатясь, бьется под рукой. Мой стиль, увы, несовершенный, Но я ж не Пушкин, я другой… И все же грустно до обиды У мух домашних на виду Послушно, как кариатиды, Стареть в сложившемся быту. Ведь я кричал, врываясь в споры, Что буду жить наверняка, Как мчат коней, вонзая шпоры В их знойно-потные бока! 1962 Ленинград

Соловьи

В трудный час, когда ветер полощет зарю В темных струях нагретых озер, Я ищу, раздвигая руками ивняк, Птичьи гнезда на кочках в траве… Как тогда, соловьями затоплена ночь. Как тогда, не шумят тополя. А любовь не вернуть, как нельзя отыскать Отвихрившийся след корабля! Соловьи, соловьи заливались, а ты Заливалась слезами в ту ночь; Закатился закат — закричал паровоз, Это он на меня закричал! Я умчался туда, где за горным хребтом Многогорбый старик океан, Разрыдавшись, багровые волны-горбы Разбивает о лбы валунов. Да, я знаю, у многих проходит любовь, Все проходит, проходит и жизнь, Но не думал тогда и подумать не мог, Что и наша любовь позади. А когда, отслужив, воротился домой, Безнадежно себя ощутил Человеком, которого смыло за борт: Знаешь, Тайка встречалась с другим! Закатился закат. Задремало село. Ты пришла и сказала: «Прости». Но простить я не мог, потому что всегда Слишком сильно я верил тебе! Ты сказала еще: — Посмотри на меня! Посмотри — мол, и мне нелегко. — Я ответил, что лучше на звезды смотреть, Надоело смотреть на тебя! Соловьи, соловьи заливались, а ты Все твердила, что любишь меня. И, угрюмо смеясь, я не верил тебе. Так у многих проходит любовь… В трудный час, когда ветер полощет зарю В темных струях нагретых озер, Птичьи гнезда ищу, раздвигаю ивняк. Сам не знаю, зачем их ищу. Это правда иль нет, соловьи, соловьи, Это правда иль нет, тополя, Что любовь не вернуть, как нельзя отыскать Отвихрившийся след корабля? 1962
* * *

«Я весь в мазуте, весь в тавоте…»

Я весь в мазуте, весь в тавоте, зато работаю в тралфлоте! …Печально пела радиола, звала к любви, в закат, в уют — на камни пламенного мола матросы вышли из кают. Они с родными целовались, вздувал рубахи мокрый норд. Суда гудели, надрывались, матросов требуя на борт… И вот опять — святое дело, опять аврал, горяч и груб, и шкерщик встал у рыботдела, и встал матрос-головоруб. Мы всю треску сдадим народу, мы план сумеем перекрыть, мы терпим подлую погоду, мы продолжаем плыть и плыть. Я, юный сын морских факторий, хочу, чтоб вечно шторм звучал, чтоб для отважных — вечно море, а для уставших — свой причал. 1962

Тост

За Вологду, землю родную Я снова стакан подниму! И снова тебя поцелую, И снова отправлюсь во тьму, И вновь будет дождичек литься… Пусть все это длится и длится!
* * *

«Брал человек холодный мертвый камень…»

Брал человек Холодный мертвый камень, По искре высекал Из камня пламень. Твоя судьба Не менее сурова — Вот так же высекать Огонь из слова. Но труд ума, Бессонницей больного, — Всего лишь дань За радость неземную: В своей руке Сверкающее слово Вдруг ощутить, Как молнию ручную! 1962 Ленинград

Свидание

Мы входим в зал. Сияющие люстры От напряженья, Кажется, дрожат! Звенит хрусталь И действует на чувства, Мы входим в зал Без всякого искусства, А здесь искусством, Видно, дорожат. Швейцар блистает Золотом и лоском, Официант — Испытанным умом, А наш сосед — Шикарной папироской… Чего ж еще? Мы славно отдохнем! У вас в глазах Восторг и упоенье, И в них такая Гордость за меня, Как будто я Здесь главное явленье, Как будто это Все моя родня! Чего ж еще?.. С чего бы это снова, Встречая тихо Ласку ваших рук, За светлой рюмкой Пунша золотого Я глубоко Задумываюсь вдруг?..