Этот термин, вводимый Чуприниным впервые, играет важную роль в построении литературной модели. Подобно тому, как средний класс в обществе занимает пространство между элитой и бедными слоями, миддл-литература, по Чупринину, должна занимать пространство между элитарной, качественной, – и массовой, развлекательной. В миддл-сектор литературного пространства помещает Чупринин таких авторов, как Виктор Пелевин, Людмила Улицкая, Михаил Веллер, Дмитрий Липскеров, Борис Акунин, Андрей Геласимов, Евгений Гришковец.

Несмотря на то что термин вводится впервые, он присутствует в разных статьях словаря и перекрестных ссылках, будто это давно устоявшееся понятие. Возникает естественный вопрос: а не дублирует ли нововведение понятие беллетристика? Так вот: термин «беллетристика» Чупринин предлагает «признать устаревшим и вывести из употребления ввиду его избыточной многозначности и оценочно-вкусовой неопределенности». Боюсь, что конвенционального согласия не удастся достичь ни по поводу термина беллетристика, ни по поводу термина миддл-литература.

Никакой особой неопределенности в слове беллетристика я, например, не вижу. В значении «вся художественная литература» в современной языковой практике оно не используется, а употребляется лишь во втором своем значении, зафиксированном академическим словарем русского языка («произведения для легкого чтения, в отличие от классических литературных произведений»). И из контекста всегда ясно, что имеет в виду автор. Новый же термин миддл-литература мне вовсе не кажется удачным. Во-первых, в силу своей неблагозвучности (чего стоит одно только сочетание звуков иддл-ли). Во-вторых, в нем есть какой-то оттенок пародийности, вряд ли предусмотренный автором (так, в образованном по той же модели словосочетании «Коммерсантъ-daily» отчетливо ощущается элемент игры, сознательного смешения «французского с нижегородским»). К тому же от этого слова невозможно образовать производные, в отличие от слова беллетристика. «Кем вы себя считаете?» – задает журналист вопрос Борису Акунину, и тот отвечает: «Я беллетрист. Разница состоит в том, что писатель пишет для себя, а беллетрист – для читателя» <www.abc-people.com/data/akunin/bio1.htm>. Прекрасное и лаконичное определение беллетристики.

Если упразднить слово «беллетристика», как бы на этот вопрос пришлось ответить Акунину, следуя классификации Чупринина? «Я миддл-литератор»? Писатель с чувством слова скорее подавится, чем выговорит такое. «Я работаю в области миддл-литературы»? «Я создаю миддл-литературу»? Так и слышится реплика: «Кошмар какой!» из симпатичной программы «Эха Москвы» «Говорим по-русски».

Итак, по прочтении этих статей можно выстроить схему бытования литературы: вверху – качественная литература, она же – толстожурнальная, она же – мейнстрим. Пониже – миддл-литература. Внизу – массовая. Но кто конкретно заполняет этот широкий поток «качественной литературы», возвышающейся над Пелевиным, Улицкой и Гришковцом, Чупринин не уточняет.

Потому что если Улицкая и Пелевин – это миддл-литература, так сказать, литература второго сорта, а масса авторов с куда менее заметными и выразительными текстами, заполняющими журнальные страницы, – это литература первого сорта, и при этом именно она является мейнстримом, – то так и хочется объявить борьбу за снижение качества. Да будь у нас мейнстрим на уровне Улицкой с Пелевиным – мы имели бы дело с процветающей литературой.

Но вот, пожалуй, главная особенность книги: отсутствие категоричности. Помимо того, что Чупринин всегда даст слово оппонентам, на страницах книги он рассмотрит и другую модель литературного устройства, а вертикальную схему бытования литературы, отразившуюся в статьях «Сюжет», «Занимательность», «Качественная литература», «Мейнстрим», «Миддл-литература», сам же и опровергнет в статье мультилитература, где заметит, что в современной ситуации старая иерархия ценностей не работает, что «затруднительно говорить даже о магистральном литературном процессе и мейнстриме» и что «традиционное для отечественной литературы пирамидальное устройство сменилось разноэтажной городской застройкой, а писатели разошлись по своим дорожкам», ориентируясь уже не на какого-то общего Читателя с большой буквы, а каждый на свою целевую аудиторию. В какую из моделей больше верит сам Чупринин? Какая предпочтительней, какая носит констатирующий, а какая эвристический характер?

Я не буду действовать, как предсказанные самим Чуприниным в предисловии записные оппоненты, которые «уж конечно, выявят противоречия и непоследовательность, и уж конечно, уличат в бездоказательности и беспринципности, и уж конечно.». Противоречия каким-то загадочным образом входят в структуру этой блестящей, горькой, ироничной, провокативной и романтичной (так!) книги о современной литературной жизни.

Скажу лишь, что ни одна литературоведческая или критическая книга, прочитанная в последние годы, не вызывала у меня столь острого чувства восхищения и одновременно – столь навязчивого желания ввязаться в спор. Жаль, места отведено мало.

«А МЫ ПРОСО СЕЯЛИ, СЕЯЛИ...»

В статье «Звездолет, шампур, Россия» с ироническим подзаголовком «Писательская техника на грани фантастики» («Русская жизнь», 2007, № 1) Борис Кузьминский в пух и прах разнес роман Андрея Дмитриева «Бухта Радости» («Знамя», 2007, № 4), чем немало взбудоражил литературное сообщество.

Казалось бы, что за событие – отрицательная рецензия. Кто из критиков их не сочинял и кто из самых признанных и успешных писателей не получал критических оплеух? Борис Кузьминский – прекрасный менеджер (сделанная им полоса «Искусство» газеты «Сегодня» до сих пор остается блестящим образцом журналистики 90-х), но вовсе не эталон критического вкуса и критической беспристрастности. Я даже не говорю о вечно уязвленной Аделаиде Метёлкиной, щедро награжденной многочисленными комплексами: ей и отведена была такая роль – быть резервуаром авторской желчи. Но взять хоть некогда курировавшийся Кузьминским проект «Литература категории А» – загнулся он, допускаю, из-за косности издательства «ОЛМА», но сколько недоумения и иронии было в прессе по поводу «списка Кузьминского», в который оказались включены иные литераторы, недотягивавшие, по злому замечанию одного критика, даже до категории «Г».

Похоже, однако, что Кузьминский расстался с истеричной манерой Аделаиды Метёлкиной, а вот что касается стремления расставить писателей по категориям – тут, возможно, мы имеем дело с новым витком этой старой затеи. Во всяком случае значение статьи Кузьминского выходит за рамки внутри-критических конфликтов. Резкая, но хорошо аргументированная, афористичная и емкая, она не похожа на текст, вырвавшийся в минуту раздражения, и производит впечатление спланированной акции.

Тут придется сделать отступление и подумать о значении места публикации – нового журнала «Русская жизнь», в котором Дмитрий Ольшанский занял пост главного редактора, а Борис Кузьминский – его заместителя.