В литературе тоже нельзя до конца понять, почему литературное сообщество, недавно морщившееся от слов «правда жизни», «реальность», «достоверность», вдруг дружно взыскует этой правды и облекает доверием писателя, вроде бы и формальных открытий не совершившего, за то, что он сообщил некую «правду».

Роман «Санькя» Захара Прилепина, появившийся год спустя после «Патологий», был встречен громом критических рукоплесканий, снова вошел в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» и едва не получил Букера. «Новый Горький явился», – приветствовал писателя Павел Басинский («Российская газета», 2006, № 4066, 15 мая), и в устах автора книги о Горьком, высоко ценящего объект своих многолетних исследований, этот кивок в сторону Достоевского и Горького не выглядел иронией. Да в общем-то Басинский и в самом деле мог торжествовать. Сколько лет он твердил слово «реализм», звучащее так старомодно и чуть ли не ретроградно, и вот дождался целой генерации писателей, которых уже не пугает это слово, а теперь и лидера обнаружил, написавшего роман с новым героем, сопоставимым с героем романа Горького «Мать».

С легкой руки Басинского сравнение с горьковским романом было подхвачено критикой, кажется, и сам Прилепин нашел его лестным. Прилепину не только слово «реализм» нравится. Он и против «социалистического реализма» ничего не имеет. «Это моя литература, да, она мне близка и понятна. Я вообще советский человек по большому счету» («Эхо Москвы», 2007, 27 августа).

Снова нацболовец Прилепин угодил почти всем: Басинскому – реализмом, Владимиру Бондаренко – демонстративным антилиберализмом, новой партийностью и державностью («Завтра», 2006, № 21). Леворадикальным противникам режима – героем-бунтарем, ненавидящим общество потребления с его свободной инициативой и социальным расслоением. Либеральным противникам всех и всяческих революций – тем, что этот герой обречен, что никакой революции эти озлобленные пацаны, громящие магазинные витрины и сладострастно сжигающие чужие машины, совершить не могут. Журнальная критика была, конечно, прохладнее, трезвее и умнее. «Новый мир» (2006, № 10) опубликовал две рецензии на Прилепина, причем оба автора, Сергей Беляков и Сергей Костырко, довольно скептически отнеслись к художественным достоинствам романа, а тем более к его идеологии, однако и они признали его общественную значимость.

И вот вышла новая книга Прилепина – «Грех» – и немедленно стала темой торопливых журналистских рецензий и поводом для очередных интервью.

Андрей Архангельский в «Огоньке» (2007, № 39), напоминая, что первый роман Прилепина был о войне, а второй – о нацболах, считает, что третий будет решающим для писателя: «Внешних, выпукло-острых тем не осталось, а потому изволь-ка пройти самое трудное испытание – опиши скуку и тщету повседневности». По мнению критика, такое испытание Прилепин успешно прошел.

Мнение, что новая книга – это новая высота писателя, которая взята в последний год, кажется, утвердилось, так что не редкость увидеть и такой вопрос интервьюера: «Во многих рецензиях на „Грех“ критики отмечают, как резко вы переключились с темы остросоциальной, острополитической на легкую лирику. Что же с вами такое произошло в последний год, что привело к написанию „Греха“?» <www.gazetachel.ru/ razdel.php?razdel=21&id=4024>.

Прилепин отвечает уклончиво – что все его книги «в равной степени лиричны», что он пишет о свободе выбора и герои этих трех романов раз за разом разбивают свои юные лица о те или иные твердые препятствия. Эти общие слова можно сказать о любом классическом романе: и «Евгений Онегин» о свободе выбора, и «Анна Каренина», и «Преступление и наказание» о том же. Но почему бы на вопрос журналиста не ответить конкретно, почему бы не объяснить, что «Грех» – не роман, а сборник рассказов, и что писались эти рассказы не в последний год, как наивно полагает журналист, не удосужившийся хотя бы пальцем ткнуть в компьютер и посмотреть библиографию писателя, а гораздо раньше, и публиковались в разных журналах по крайней мере в течение трех лет?

То есть сначала был опубликован рассказ «Какой случится день недели» («Дружба народов», 2004, № 12), открывающий книгу, а потом уже роман «Санькя». И потому пытаться проследить творческую эволюцию писателя от романа «Санькя» до книги «Грех» – затея довольно пустая.

В том, что после двух романов писатель издал сборник рассказов, видимо поскребши по сусекам и собрав все написанное ранее (включая ученические стихи), нет ничего дурного. Рассказ – вовсе не низший жанр. Но в том, что сборник рассказов назван романом, есть что-то лукавое. Финалист «Нацбеста» и Букера, лауреат премии «Ясная поляна», Прилепин хорошо понимает, что наша премиальная карусель оставила рассказу мало шансов: начиная с Букера, премии нацелены на роман, и эта небольшая жанровая уловка дает книге шанс появиться в очередном премиальном списке.

Оценивая тот или иной сборник рассказов, многие из которых уже появлялись в печати, критики часто пишут, что, собранные вместе, они обрели иное качество. По отношению к «роману в рассказах» такая фраза была бы как нельзя более уместна. И тем не менее я не рискну ее произнести.

В то же время нельзя не заметить, что некое единство в книге есть. Все рассказы носят условно автобиографический характер: почти все они написаны от первого лица (кроме рассказов «Сержант» и «Грех»), почти во всех действует главный персонаж по имени Захар, он же повествователь, и почти все они исполнены бьющей через край жизненной энергии.

Вот Захар молодой, счастливо влюбленный, и безмятежному щенячьему счастью пары аккомпанирует четверка жизнерадостных щенков, неизвестно откуда появившихся во дворе героя («Какой случится день недели»).

Вот он же несколькими годами раньше – в рассказе «Грех», давшем название сборнику. По-моему, это лучший рассказ в книге. Я прочла его до того, как взяла в руки книгу, в журнале «Континент» (№ 132 /2007/), числя Прилепина автором жесткой военной прозы и нацболовского романа про нежную душу неприкаянного экстремиста, который ни учиться, ни работать не хочет от отвращения к этому миру, а вот взорвать его к черту – так это пожалуйста. И была приятно удивлена каким-то бунинским очарованием, которым веет от этого ностальгического рассказа. Семнадцатилетний подросток, приехавший к бабушке с дедом в деревню, томится юношеской любовью к двоюродной сестре. И сестру к нему явно тянет. И вот момент, когда молодые люди на прогулке оказываются наедине, и девушка, только что болтавшая без умолку, напряженно умолкает, а Захар застывает за ее плечом, «слыша тепло волос и всем горячим телом ощущая, какая она будет теплая, гибкая, нестерпимая, если сейчас обнять ее... вот сейчас...»

Но Захарка себя сдерживает (грех), и это только усиливает ощущение беспричинного счастья, которое испытывает герой.

«Как все правильно, боже мой, – повторяет Захарка, уезжая ранним утром из деревни, – как правильно, боже мой. Какая длинная жизнь предстоит. Будет еще лето другое...» «Но другого лета не было никогда», – отрезвляюще итожит автор. Тонкий, прозрачный, светлый рассказ, весь на полутонах, в праздничных переливах юношеской радости жизни и сладостно-печального любовного томления.