— Подойди сюда! — позвал Карл танцовщицу, когда музыка смолкла.

Звякнув позолоченной цепочкой, тяжело дышащая Лолла опустилась на ковер рядом с фон Риттеном. — Ты будешь пить вино, дитя мое? — спросил он ее по-французски.

— Наливайте, гауптман, — сказала синьора Лолла на верхнесаксонском диалекте, — с завтрашнего дня я уже не танцую в этом шантане.

Карл удивленно свистнул. Экзотическая гурия, выкраденная из бедуинских шатров, внезапно превратилась в соотечественницу из ведомства адмирала Канариса.

Новоявленная Мата Хари, выдув три рюмки коньяка, ушла переодеваться.

Карл был разочарован.

— Надо же, как не повезло: ухитриться отыскать в мусульманском притоне баядерку с клеймом «Made in Germany»!

Почта из-за моря ходила не регулярно. В этот раз Карл получил десятка полтора писем и кипу газет. В последнем номере «Фолькишер-Беобахтен» он увидел портрет Эрнста Удета и набранную жирным шрифтом заметку, обведенную траурной каемкой.

«Генерал-полковник люфтваффе Эрнст Удет погиб во время испытательного полета».

Не стало его давнишнего кумира, которому Карл пытался подражать во всем. Оказывается, смерть не щадила даже таких гроссмейстеров летного дела.

Через несколько дней на стоянку самолетов зарулил Ю-52. В числе его пассажиров прилетел полковник фон Эккарт. Он казался бледным и утомленным, сильно проигрывая рядом с Карлом, лицо которого продубилось под африканским солнцем и ветром. Гуго был у них совсем мало — только то время, которое потребовалось на дозаправку самолета топливом, но он успел под большим секретом рассказать Карлу о причинах гибели Удета.

— Я ездил хоронить Эрнста, — говорил Гуго, дымя сигаретой, — ведь мы были старыми приятелями. Никто не видел его тела, кроме гробовщика. Хоронили, как обычно хоронят летчиков — в закрытом гробу. Позже узнал истинную причину смерти Удета. Оказалось, Эрнст застрелился. Его, как человека ответственного за снабжение люфтваффе авиатехникой, сделали козлом отпущения за все наши грехи и неудачи. И больше всего на него наклепал Мильх. А ты знаешь, что он, как первый заместитель Геринга, был вхож к фюреру.

— А куда же смотрел рейхсмаршал? Почему он не защитил его?

— Герман сначала пытался примирить их, но безрезультатно… А потом, Удет своей смертью обелил и его в глазах фюрера. Говорят, на письменном схоле Эрнста нашли письмо Мильха, в котором он писал: «Официальное смещение Удета с его поста было бы козырем в руках вражеской пропаганды, а следовательно, недопустимо. По ряду военно-политических причин Вы стали неприемлемы для люфтваффе и рейха. Поэтому мы взываем к Вашей чести».

— Боже! Какая подлость… Кому же теперь можно верить?

— Поглядел бы, Карл, какие были на похоронах скорбные лица у Германа и особенно у Мильха. Как же — старые фронтовые друзья… И речи… О мертвых не говорят дурно. Ладно, хватит! Молчи об услышанном, если тебе дорога твоя шкура.

Гуго улетел в Сицилию, а Карл еще долго пребывал в скверном расположении духа. С кумиров, которым он слепо поклонялся, начала сползать позолота.

«Как же так, — размышлял Карл, — всесильный «наци номер два» ради своего престижа не захотел уберечь от гибели фронтового друга? Неужели в погоне за вершинами карьеры нужно начисто утратить человеческую порядочность и уподобиться крысам в стеклянной банке, пожирающим друг друга?..» Вероятно, слухи о том, что Герман Геринг сказочно разбогател за счет побед германского оружия, не были вымыслом, порочащим «великого человека».

А ради чего он, Карл фон Риттен, рискует своей шкурой в каждом вылете? Ради «Великой Германии» — сказочного рая для немцев с порядками прусской казармы?

Честно говоря, в эту сказку он не очень верил, но, пока вермахт владел стратегической инициативой и их дела шли хорошо, такие раздумья, которыми Карл не стал бы делиться ни с Гуго, ни с Эрвином, к нему приходили не часто.

Наступил март. Солнце стало поджаривать по-летнему. Загоревшие летчики целые дни валялись под зонтиками на берегу залива. Если бы не редкие визиты английских самолетов-разведчиков, можно было подумать, что война закончилась.

— Хорошо, если бы командование совсем забыло о нас, — мечтательно произнес Эрвин. — Пусть воюют другие. А я бы до конца войны грел пузо на солнышке вот здесь.

Но солнечные ванны и водные процедуры скоро прекратились. Начальство, оказывается, помнило о них.

Уже темнело, когда Эрвин Штиммерман приехал с аэродрома. У входа в столовую он встретил расстроенного Хенске, от которого несло шнапсом.

— Что с тобой, Ганс? — удивился Эрвин.

— Нам приказано готовиться к перебазированию в Европу.