В наступившей тишине он наконец зажег свет. Бледно-желтые стены кабинки были исписаны номерами телефонов. Спартак прочел и несколько женских имен. В трубке послышалось неопределенное ворчание.

– Так они, значит, открыли банк вместо директора?

– Да.

– Имена уже известны?

– Вашему покорному слуге – превосходно.

– Черт возьми! Так чего вы ждете? Почему не мчитесь сюда? – неожиданно рявкнул «Кровь-на-Первой».

– Я плохо вас слышу! С ума можно сойти, как там, внутри, трещит! Итак, что вы сказали?

Интонацию для дальнейшего разговора главный, похоже, позаимствовал у Виктора Гюго, а еще точнее – из его «Искусства быть дедушкой».

– Приезжайте, малыш, приезжайте, как только сумеете!

Спартак знал, что в такие минуты его шеф до хруста пластмассы и собственных суставов сжимает телефонный аппарат. В шкафу рядом с его столом стоял специальный ящик – кладбище сломанных телефонов.

– Я так торопился на место происшествия, что оставил в ванной открытый кран и…

– В статью расходов, малыш, все убытки запишите в статью расходов. Вы когда-нибудь слышали, чтобы я торговался из-за расходов?

Ответить Спартаку так и не пришлось – треск ломающейся пластмассы положил конец разговору.

Репортер повесил трубку и прыгнул в стоявшее у полицейского участка такси.

Они бросили слишком заметный торговый фургончик-404 у Орлеанских ворот, на старом внешнем бульваре, и перебрались в заранее оставленный здесь для «пересадки» «фиат».

Теперь у них не было брезентового мешка – он, уже пустой, остался в фургончике, а деньги перекочевали в карманы. Пиджаки и брюки налетчиков распухли от банкнот. Братья Шварц даже расстегнули пояса и засунули деньги между брюками и рубахой. Франсуа Кантэ уложил, сколько мог, в кожаную папку.

«Фиат» смешался с потоком машин и направился в сторону квартала Малакофф. За рулем сидел все тот же водитель. И звали его Франсуа Олэн.

В банде мог быть только один Франсуа, и Олэн уже не реагировал на собственное имя. Он знал, что обращаются всегда не к нему, а к месье Кантэ, и что на первых полосах газет расписывают подвиги лишь одного Франсуа – Франсуа Первого, или, вернее, Франциска Первого.

Тем не менее Олэн отказывался сменить имя. Братья Шварц с их вечной тягой к сокращениям, прозвали парня просто «О!» Олэн принимал это с почтительным смирением, которого братья-убийцы неукоснительно требовали от простого шофера.

Олэн водил машину как никто другой. На Франциска Первого он работал уже пять лет, и много раз лишь его виртуозное мастерство спасало всю компанию в незабываемых, дьявольски напряженных погонях.

Франциск Первый полагал, что Олэн, кроме баранки, больше ни на что не годен. Другие разделяли его мнение. Франсуа откопал «водилу» в мелкой банде марсельских громил, где Олэн тоже подвизался в роли шофера. В марсельскую же банду он попал прямиком из команды гонщиков, разъезжавших по всей Европе и демонстрировавших преимущества новых моделей машин и автомобилей особой конструкции.

Стабильное и неуклонное сокращение заказов вынудило администрацию команды автогонщиков ради привлечения дополнительного интереса к зрелищу имитировать «несчастные случаи» во время гонок. В принципе это могло причинить команде и людям лишь материальный ущерб.

Но в дело вмешался случай. Несчастный случай. И своим героем он выбрал именно Олэна, непреднамеренно, во время гонки убившего своего товарища. Это произошло в Ницце. Когда в гараж явились полицейские, кто-то из механиков наболтал лишнего, и Олэн загремел в кутузку.

В конечном счете дело прекратили за отсутствием состава преступления, но лицензию международного гонщика у Франсуа отобрали навсегда.

Из всей этой истории он почерпнул лишь кое-какие знакомства в преступном мире.

Выглядел Олэн лет на тридцать пять-сорок. Был он среднего роста. Его непослушные темные волосы не поддавались расческе и слегка курчавились. Надев темные очки он мог смело смотреть на солнце.

Франсуа Олэн родился в Алжире, но в политике ровно ничего не смыслил. Жизненные тяготы оставили на его лице суровый отпечаток. Сам того не замечая, он то и дело резким движением приглаживал шевелюру.

Олэн любил хорошо одеваться. В тот день ослепительную белизну его рубашки оттенял великолепный кашемировый галстук.

В зеркало заднего вида он постоянно наблюдал за происходящими в тылу событиями. В целях проверки правильности возникавших подозрений, ему пришлось два раза неожиданно свернуть налево и один раз – направо, пока он не миновал пустынную и довольно длинную улицу в грязном квартале Малакофф, на рубеже старой границы города.

Порой он пересекал крупную городскую артерию и снова без колебаний принимался петлять по улочкам и переулкам.