С этой мыслью я и направился в королевский парк.

Было еще утро, поднялись только слуги, а господа почти все еще изволили нежиться в постелях. Во всяком случае, сейчас на дорожках и аллеях не виднелось ни души. Перебирая в уме различные варианты начала «воспитательной беседы», я не спеша брел по одной из дорожек, когда увидел впереди знакомый рыжий силуэт. Кот направлялся как раз мне навстречу, тащил в пасти что-то большое, белое.

— Кис-кис-кис! — стараясь, чтобы мой голос звучал невинно и ласково, позвал я.

Рыжий котяра подошел и положил к моим ногам… кролика! Толстого кролика с черным носом, хвостиком и ушками, профессионально убитого укусом в горло. Освободившись от ноши, кот сел, обвил хвостом лапы и гордо выпятил грудь: «Хвали меня, любимого!»

— Ты что это притащил? — поинтересовался я, поднимая охотничий трофей за задние лапки.

— М-мф! — ответил кот. Дескать, это кролик, не видишь, что ли?

— Откуда ты его взял?

— Ум-м-м, — произнес кот. Дескать, не волнуйся, хозяин, там еще есть!

— Да ты хоть понимаешь, что натворил, пришелец? И что с нами сделают, если узнают? — Я воровато оглянулся по сторонам.

Кот только философски шевельнул хвостом. Поняв, что спорить с рыжим нахалом бесполезно, быстро содрал с себя куртку и осторожно, чтобы не запачкаться кровью, завернул в нее кроличью тушку. После чего, махнув рукой котище, направился обратно.

Обогнул угол дворца — и сразу понял, что не только мне приспичило побродить по парку в столь ранний час. Под одним из балконов, раздвинув мощным торсом кусты роз, стоял высоченный герцог Парута и, запрокинув голову, терзал лютню, завывая с полной самоотдачей и не замечая никого и ничего вокруг:

Голос у герцога был отличный — громкий. Таким голосом хорошо командовать на плацу: «Напр-раво, кру-гом! Шагом марш!» Или во время боя: «Мечи наголо! Вперед, собакины дети!» Но вот петь им серенады под окнами предмета своей страсти, пожалуй, не стоит. Трудно даже в наше неискушенное время найти ценителя столь оригинального тембра. Да и терзание беззащитной лютни трудно было назвать музыкой — скорее длилась изощренная пытка ни в чем не повинного инструмента, ибо бравый герцог использовал лютню на манер бубна.

Есть такая птица — глухарь, которая во время пения ничего не слышит вокруг себя. На гербе герцога явно должна была красоваться именно она, поскольку сэр Ларан, увлеченный пением, не только ничего не слышал, но и не увидел, как на балкон вышел заспанный предмет его страсти — леди Имирес, кутающаяся в халат и отчаянно скрывающая зевоту. Лицо у нее было при этом такое кислое, что я невольно посочувствовал герцогу Паруте.

Не-ет! Я должен это видеть! Я залег за кустами, прижав к траве кота.

— Между прочим, на дворе без пяти минут осень! — сварливо начала принцесса.

— А… у-у… Э-э… Да?! — выдал влюбленный герцог. — Но ваши глаза сияют, как два сигнальных факела, и согревают всех своим светом!

— Почему…

— А они у вас большие и, — вдохновенно перебил герцог, но леди Имирес скривилась еще больше, — и… а… ну… сияют, вот!

Я даже пожалел, что со своего места мог видеть только герцогский затылок, багровый от мысленного напряжения.

— Почему? — улучив миг, слегка повысила голос принцесса, скривившись еще больше оттого, что ее перебили.

— Большие потому, что они такие… ну как штурмовые шиты… — Сэр Ларан взмахнул руками, демонстрируя их размах. — Ну и… э-э… выразительные! Да!

— Почему, — в голосе девицы прорезался сварливый визг, — несмотря на то, что скоро осень, у меня под окном с утра пораньше длится этот кошачий концерт?

Сэр Ларан огляделся по сторонам с некоторым удивлением:

— Но помилуйте, здесь нет никаких кошек!

— Мр-ряф? — возмущенно выдал котяра. Дескать, а я-то кто тогда?

— Впрочем, — тут же родил герцог гениальную идею, — если они вас действительно раздражают, я пойду и разгоню их!