Одним мгновением и для себя одного. Вот и ответ.

Только что мешало делать это дома? Присутствие более сильных и могущественных персон рядом? Ну конечно. Не смельчаки проходят за «врата мечты», нет. Трусы, обиженные и обозленные на весь мир. А я не хочу находиться среди таких.

Почти ничего не видно. Но пальцам не нужен свет. Они легко справляются без помощи глаз, разрывая на полоски грубое полотно рубахи.

Я не примкну к твоей армии, Себерро. Не дождешься. Ты говорил, что умирать будет больно? Что ж, потерплю. Я ведь уже знаю, каково это. Это тебе наверняка было трудно в первый раз покинуть тело куклы, ты же пришел в этот мир по пути «вдоха», а я очень хорошо помню лезвие, взрезающее плоть. Мою плоть. Живую. Родную. Любимую.

Ты так долго живешь здесь, эсса Рен, что уже забыл о своей родине. Забыл о славе империи Дайа, славе, складывающейся из доблести и чести ее подданных. Забыл о главной заповеди, существующей с незапамятных времен. Правда, сейчас о ней многие забыли. К примеру, те, что распяли меня на пыточной скамье. Зато я помню. Помню по рассказам отца, хмуро глядящего в глубь бокала, на дне которого осталось всего несколько слез крепленого дарриваса…

Настоящий имперец никогда не поднимет оружие против другого имперца. Даже рискуя жизнью. Когда-то этот закон помог Дайе родиться и вырасти. А исчезая, уведет за собой в небытие и империю.

Я не стану драться с подданными моего императора. Я не стану примыкать к беглым трусам. Просто? Да. И главное, когда две дороги с перекрестка становятся для тебя непроходимыми, ты легко и смело шагаешь на оставшуюся. На свою последнюю дорогу…

Это не мое тело. И оно никогда не станет моим. В лучшем случае перестанет жать под мышками и в талии.

Это всего лишь одежда, ссуженная на время. И где-то в ее складках прячется прежний хозяин, мальчик, который хотел научиться бегать.

Я бы рад вернуть тело тебе, малыш. Но рядом нет того, кто бы умел изгонять демонов. Да и где его искать? Я не выйду за ворота этого дома. Меня попросту не выпустят. А драться… Извини, не получится. То, что хранится в моей памяти, не применить к твоей плоти, это я давно уже понял. Нужны годы работы, а их в моем распоряжении нет.

Не все полоски получаются одинаковыми, некоторые приходится сплетать вместе, но, думаю, они выдержат. В конце концов, ребенок весит немного. Главное, чтобы прочности веревки хватило для рывка. И еще нужно найти место.

За окном вспыхивает и не гаснет зарница. Еще одна. Новый день настает раньше срока? Быть того не может.

Цепляясь за камни, лезу вверх. Туда, где заканчивается кладка и начинаются деревянные плашки решетки. Хватаюсь за одну из них и чуть не падаю обратно в сопровождении насмешливого треска. Остатки ставен совсем рассохлись, надо же… Но рама должна выдержать. Нужно только закрепить веревку.

За окном собираются люди. Много людей. И все они серы, как женщина по имени Танна. Забавно смотреть: свет факелов желтый, белый, красноватый, а люди серые. Впрочем, не все. Вон там среди них тот, разноцветный. Правда, и он сейчас словно приглушил собственные краски, но все же я бы смог отыскать его в толпе. Даже с закрытыми глазами.

Еще один серый на лестнице. Что-то говорит, потом замолкает, и света вдруг становится больше, как будто зажигается еще один факел. Вот только этот свет…

Я помню его. Не могу не помнить, потому что точно так же сиял Себерро Рен в грязном подвале. Только теперь лучистое сияние проистекает из другого, намного более юного тела. Вместе с голосом. Голосом, пробирающим до костей.

Если слов серого человека я толком не мог расслышать, то эти чувствую кожей. И даже тем, что находится под ней. Они зудят, ноют, как свежие царапины, пытаются зарыться в плоть, словно личинки, чтобы там, внутри, окрепнуть, вырасти и…

К горлу подкатывает тошнота, но мой желудок давно уже пуст, и с губ срывается только горькая слизь, а сразу же после вынужденного отхаркивания становится ощутимо легче. Я все еще внимаю каждому слову из уст юноши в странной белой одежде, но теперь звуки голоса обтекают меня, а не пробивают насквозь.

Он говорит, говорит, говорит… Что-то о преступлении и искуплении. И люди, слушающие его, стоят неподвижно, словно боятся пропустить мимо ушей хоть один звук.

А потом появляется она. Хрупкая, почти прозрачная, наполненная жемчужно-белым сиянием.

Пряди светлых волос, на которых огонь факелов оставляет золотистые блики. Словно изможденное долгим воздержанием от еды и питья тело. То ли бесстрастное, то ли безразличное лицо и взгляд, не находящий своей цели. Как все это мне знакомо. Как все это…

Либбет?! Невозможно! Она не могла оставить здесь свою кровь. А даже если и могла… Нет. Это не она и не кто-то из ее потомков, потому что девушка, стоящая наверху лестницы, не недокровка. Правда, и желаний в ней нет, совсем нет, ни одного, самого крохотного. И все же это человек. Возможно, идеальная кукла, которой можно велеть сделать все, что угодно. И сейчас она тоже покорно исполняет чей-то приказ, иначе не пришла бы на двор, полный мужчин, без клочка одежды.

А тело, принявшее в себя демона, все вещает. И если бы меня не затошнило еще раньше, то сейчас уж точно вычистило бы. Вывернуло бы наизнанку, потому что теперь я понимаю, зачем двойник Либбет начинает медленно спускаться по лестнице.