– Браво! – Кватро похлопал в ладоши. – Ваш скептицизм великолепен. Скажите, а к решениям американской юстиции вы относитесь также скептически? Вы верите в обоснованность хотя бы одного обвинительного приговора?

– Ну, вообще-то наши суды считаются достаточно объективными, – ответил Сноу.

– Вот как? А я вас уверяю, Нил: любой американский суд вынес бы обвинительный приговор на основании даже половины доказательных материалов, имеющихся по данному делу. Нет, даже четверти! Вы будете спорить с этим?

– Ну… – репортер задумался. – Видимо не буду, но наш суд заслуживает доверия.

– Вашего доверия, – уточнил математик. – Причем, доверия, обоснованного чисто субъективно, через личную симпатию. А объективно о судебных ошибках в США написаны целые тома. Но не будем в это углубляться. Просто у меня имеются не меньшие основания доверять тиморской юстиции, чем у вас – американской. И я оцениваю ситуацию исходя из этого.

С периферии зала выкрикнули вопрос.

– Доктор Чинкл, вы испытываете личную симпатию к режиму Красных кхмеров?

– Я считаю, что политический режим – это не девушка, чтобы испытывать к нему симпатию. Это – инструмент, который в той или иной мере может поддерживать материальный прогресс, рост благосостояния граждан и рост качества их жизни. Остальное уже менее существенно.

– И не важно, какой ценой это поддерживается? – Уточнил Сноу.

– Вопрос не простой, – сказал Кватро. – У каждой из современных развивающихся социальных систем есть скелет в шкафу. Так, западная цивилизация нового времени развилась за счет грабежа колоний и обращения их жителей в рабство.

– Но это уже в прошлом, – возразил репортер.

Кватро Чинкл покачал головой.

– Не совсем в прошлом. Иначе бы в серьезной западной прессе не мелькали призывы вернуться к истокам. Вопрос: Куда обращена данная социальная система: к своему понятному феодальному прошлому с твердыми моральными устоями и культурной традицией, или к гораздо менее понятному будущему? По моему опыту, речь о цене прогресса заводят для агитации за возврат к «Старому Доброму Прошлому». О цене регресса, заметим, при этом молчат. Сегодня, как и всегда, у прогресса есть цена. Мы знаем, что в начале индустриальной эры ценой машинного прогресса было падение качества жизни людей. Индустриализм – это конвейер Тейлора. Люди для него – это тягловый скот, способный крутить гайки. Постиндустриальный прогресс – это креатив, который не может быть обеспечен тягловым скотом. Для постиндастриала необходим человек, имеющий высокое качество жизни, в частности – благосостояние, свободу и свободное время, чтобы реализовывать эту свободу. Вот почему постиндустриальный прогресс не может проводиться ценой падения уровня и качества жизни людей. Какой угодно ценой – только не этой. Цена прогресса всё равно может оказаться достаточно высокой, но в любом случае, я считаю, что качество человеческой жизни дороже.

– Уфф! – Произнес Сноу. – Слишком много информации сразу. И не все понятно. Вы говорите, что цена прогресса может быть высокой. А в чем она может выразиться?

– Например, – ответил Чинкл, – в разрушении всеобщей шкалы ценностей и статусов, которая сопровождала цивилизацию со времен Древнего Египта. Обыватель в любой развитой стране западного образца привык к универсальному социальному компасу, который в каждый момент времени позволяет сравнить двух людей по статусу. За счет этого обыватель знает, кто выше, а кто ниже его на социальной лестнице, и кто идет вверх, а кто скатывается вниз. Разрушение лестницы для кого-то станет трагедией.

Нил Сноу покрутил головой и энергично почесал гладко выбритый подбородок.

– Минутку, что значит: нет социальной лестницы и нет шкалы ценностей? А каким образом люди определяют для себя цели, как они ориентируются в жизни?

– Как хотят, так и определяют, – ответил Чинкл. – Известно множество вариантов жизненных целей на любой вкус. Выбирай и живи. Или сам придумай свою цель.

– Ну, знаете… – Репортер покачал головой. – Это жестоко по отношению к людям!

– Смотря к каким, – сказал математик.

– Ну… – Репортер задумался, – по отношению к большинству обычных людей. Они привыкли соотносить свои взгляды и действия с общепринятыми стандартами.

Математик улыбнулся и развел руками.

– Я же говорю: у прогресса есть цена. Это далеко не первый случай, когда людям приходится от чего-то отвыкать и переучиваться. В Меганезии нечто подобное было реализовано в первые годы после Алюминиевой революции.

– Путем репрессий, – уточнил Сноу.

– Да, в том числе и путем репрессий. Но у нас доля репрессированных ниже, чем в среднем по революциям этого и прошлого века. Все-таки принуждение к свободе обходится дешевле в смысле гуманитарных потерь, чем принуждение к стандартам, которые вы назвали «общепринятыми». Я думаю, вы не будете спорить с тем, что социальные стандарты в любой стране, включая и вашу, в начале были навязаны жителям, а уж потом стали казаться «общепринятыми».

– Минутку! – Воскликнул репортер. – Вы сказали: «принуждение к свободе»?!

– Да. Принуждение к свободе. А что здесь удивительного?

– Позвольте! Это не просто удивительно, это абсурдно!

– Напротив, это вполне логично, – возразил Кватро. – Как вы справедливо заметили, значительная доля людей в странах с государственным управлением предпочитают следовать стандартам целей и ценностей, объявленным «общепринятыми». Если вы лишите общество этих «общепринятых» стандартов, то жители будут вынуждены реализовать свою свободу: выбрать личные стандарты из сотен возможных. Это и называется: «принуждение к свободе».