— Но если нет…

— Если нет, — спокойно сказал Хинка, — рассмотрим положение. Если оно осложнится, дам отделение легкой артиллерии.

— Но…

Связь прервалась. Шван бросил трубку и выругался. Выхватил револьвер, сунул за голенище нож и побежал вдоль телефонной линии.

Солдаты сидели в бункере, ожидая появления противника. На войне не было ничего хуже ожидания. Ждать, не зная ни чего, ни когда. Произойдет что-то через пять минут или через пять часов. Малыш играл на губной гармошке, как всегда в такой ситуации. Отбивал большим сапогом ритм, но его никто не слушал. Старик, привалясь к стене, посасывал пустую трубку. Легионер жевал спичку. Грегор грыз изуродованный ноготь.

Атака началась, как всегда, внезапно. Как бы долго ее ни ждали, она неизменно оказывалась неожиданной. Крепкий бункер содрогнулся от сильного взрыва. Другой раздался чуть в стороне. Затем последовала целая серия взрывов, очень близких к прямому попаданию. Спокойствие в бункере изредка нарушали вспышки паники, люди рвались наружу, их приходилось удерживать силой.

Обстрел прекратился совершенно неожиданно, тишина казалась неестественной, зловещей, люди, затаив дыхание, ждали, какие новые ужасы обрушатся на них. Старик сунул в карман трубку, взял несколько ручных гранат, автомат и приказал второму отделению следовать за ним.

Местность снаружи походила на лунный ландшафт. Земля была пустой, разоренной, изрытой кратерами, снег — серым, грязным, небо — холодным. Мы окопались, как смогли, и начался очередной период ожидания.

Русские пошли на нас внезапно, волнами, бесконечными и неотвратимыми, как морской прилив. Нам в развороченных траншеях они казались адским видением. Неодолимое море солдат с ревом надвигалось, поблескивая штыками.

Я услышал свисток гауптмана Швана, за ним тут же раздался многоголосый хор наших пулеметов. Первая волна сибиряков полегла под огнем, но вторая и третья стремительно наступали, безжалостно втаптывая своих раненых в снег. Трупы наваливали на колючую проволоку, пока не образовался мост.

В траншеи принесло серный запах, жегший горло и легкие. Мы надели противогазы и снова повернулись к приближавшемуся противнику. Порта стрелял из пулемета как заведенный. Слева направо, справа налево, взад и вперед, взад и вперед. Огонь был успокаивающим, почти завораживающим своей размеренностью. Мне казалось, что Порта бессмертен, что ни пуля, ни снаряд не заставят его прекратить стрельбу.

Прямо в нас полетела граната. Я инстинктивно поймал ее и бросил обратно через бруствер траншеи. Но поздравить себя не было времени, так как пулемет замолчал. В затворном механизме застрял патрон, и поскольку специальный инструмент для устранения подобных неполадок был давно утерян, украден или продан, пришлось извлекать патрон голыми руками. Лишь когда пулемет заработал опять, я осознал, что патрон был раскаленным и я сильно обжег о него руку.

— Поэкономней, — сказал я Порте, плюнув на ожог и помахав рукой. — У нас осталось всего полторы тысячи патронов.

— Они предназначены для того, чтобы стрелять! — ответил Порта.

Я повернулся и взял несколько гранат, готовясь к той минуте, когда боеприпасы у нас придут к концу, но тут сибиряки ворвались на наши позиции, пришлось подхватить пулемет и со всех ног драпать. Я спотыкался, держа треногу на плече, дуло находилось у меня прямо над головой. Пробежав несколько метров, мы бросились на землю и снова приготовились к стрельбе, но затворный механизм опять заело. Приводить его в порядок не было времени, мы бросили пулемет и продолжали сражаться тем оружием, какое подворачивалось под руку. Я примкнул штык и бросился вперед. У меня была русская винтовка, лучшая, чем наша устарелая образца девяносто восьмого года. Порта схватил валявшуюся лопату и ударил ею прямо в лицо набегавшего русского. Краем глаза я увидел поблизости Малыша. Он, казалось, презрел все механические приспособления и действовал ногами и кулаками. Пробегая мимо, я увидел, как Малыш схватил двух русских и стукнул их головой о голову, но остановиться, чтобы увидеть результат, не мог.

Траншеи были залиты кровью. Изувеченные тела русских и немцев лежали на дне и по краям. Кругом раздавались крики, возгласы, мучительные вопли. Повсюду в узких траншеях люди сцеплялись, дрались, убивали друг друга.

Атака продолжалась несколько часов и внезапно прекратилась. Мы не знали, чем был вызван этот приказ, но он дал нам необходимую передышку. Обе стороны разделились, принялись зализывать раны и считать мертвых, но на ничейной земле все еще лежали, стоная и корчась, люди. Дым призрачно поднимался в небо, наступившую тишину то и дело разрывали вопли умиравших.

Мы сняли противогазы и утолили жажду пригоршнями снега. Снег был грязным, люди лили в него кровь, плевали, топтались в нем, однако наши глотки пересохли, и при каждом глотке казалось, что по пищеводу проходит бритвенное лезвие.

У конца траншеи образовалось нагромождение тел; одни были мертвы, другие умирали. Мы улеглись среди них, до того усталые, что нам было все равно, противник мог с минуты на минуту возобновить атаку, а пока что каждый был за себя, и к черту слабых и раненых. Появился Старик со своей неизменной трубкой. Порта достал сигареты с опиумом и раздал их. С разных сторон подошли Малыш и Грегор, потом вскоре к нам присоединился Легионер. Он был весь в крови, однако казался невредимым.

— Свиней резал? — спросил Грегор.

Легионер взглянул на него со жгучей неприязнью.

— Одному болвану-офицеру всадили в шею штык. Господи, ну и крови же было! Хлестала гейзером. Залила меня с головы до ног.

Вся наша группа уцелела, но гауптман Шван исчез. Мы нашли его несколько часов спустя, он лежал на спине с распоротым животом. И рядом с ним со снесенной половиной черепа друг Порты Франц Крупка. Нам пришлось хоронить всех, русских и немцев, в одной могиле. Мы вырыли неглубокую яму, уложили тела вперемешку, присыпали снегом и положили рядом винтовки. Для устройства более приличного кладбища у нас не было ни сил, ни времени.