— Хорошо, Хайна. Согласен. Но сейчас мне хотелось бы знать, что ты имела в виду насчет улыбки. — Армектанский князь, хоть и мало что знал, отнюдь не был глупцом и умел чувствовать важность момента. — Почему же ты не будешь больше улыбаться?

Какое-то время она молчала. Но ясно было, что на этот раз тему сменить не удастся. Супругу королевы показалось, что прекрасные глаза, видневшиеся сквозь отверстия в шелковой ткани, погасли.

— Почему не буду больше улыбаться? По многим разным причинам, но первая такова, что мне просто нечем, ваше высочество, — медленно проговорила она, пытаясь владеть собственным голосом, но ей это удалось не до конца. — От моего лица осталось только то, что ты видишь… Глаза, князь. У меня больше нет щек, подбородка… — Недоговорив, она глубоко вздохнула и слегка невнятно закончила: — Там только шрамы, рубцы… уродство…

Подняв руку, она двумя короткими движениями собрала слезы с нижних ресниц, впитавшиеся в черный шелк. Авенор потрясенно молчал.

— Не проси меня показать, — попросила она. — Запомни меня такой, какой… какая я была…

Она снова не договорила.

— Ты что, с ума сошла, девочка? Не могу поверить… — прошептал он, глядя на мягкий шелк черной маски. — Что ты говоришь, Хайна? Тебя ранили в каком-то сражении? Но ведь есть прекрасные заживляющие бальзамы, какие-то мази… Королева позовет лучших медиков королевства, может, даже самых лучших в Шерере! Все это заживет, а несколько небольших шрамов на лице воительницы… если даже они не исчезнут до конца…

Он наверняка говорил то, что думал. Для армектанца военная памятка на лице — даже на лице женщины — редко была чем-то отталкивающим. Даже напротив — достойный похвалы шрам позволял увидеть красоту во всей ее полноте, примерно как… пробивающаяся на мужском лице щетина… Свежие мальчишеские щеки наверняка были красивы, но щеки мужчины, пусть и шершавые, потемневшие, свидетельствовали о зрелой красоте. И точно так же — военные отметины. Смотревшая на поля сражений армектанская Арилора — госпожа война, но также и госпожа смерти — не отличалась гладким лицом. Гладких лиц не имели даже статуи воинов и воительниц, охранявшие ворота императорского дворца в Кирлане.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, ваше высочество, — сказала она уже спокойнее. — Спасибо тебе… но не будем больше об этом.

В соседней комнате открылась дверь. Чей-то женский голос спросил:

— Ваше королевское высочество?

Авенор молча показал Хайне на кровать, на которой сидел. Она тут же легла на пол и ловко под нее заползла.

— Ваше королевское высочество? — снова послышался голос.

— Я тут, — ответил тот, выходя с маленьким дорожным свитком в руке в дневную комнату; многие армектанские произведения публиковались именно в таком виде, легком и удобном для употребления. — Зачитался… В чем дело?

— Солдаты кого-то ищут, — объяснила служанка, показывая на несколько вооруженных людей в коридоре.

— Да? А кого?

— Ваше королевское высочество, — сказал командовавший гвардейцами офицер. — Никто тут не пробегал? По коридору или…

— Или из моей спальни в дневную комнату и обратно? — слегка язвительно спросил Авенор. — Нет, никто тут не пробегая. А кто должен бегать по личным покоям королевы Дартана и ее мужа?

— Никто не должен, — вежливо согласился офицер. — Если, однако, ваше королевское высочество заметит кого-то, кто делает что-то, чего здесь делать не должен… Или хотя бы странно одет…

— Не понимаю ничего из того, что ты говоришь, ваше благородие, — раздраженно сказал Авенор, поднимая частично развернутый свиток, на котором виднелись ровные строчки какой-то армектанской поэмы. — Что значит «странно одет»? Кого вы ищете?

— Этого я не могу сказать, ваше королевское высочество, — все так же вежливо, хотя и слегка неохотно ответил офицер, знавший, что и кому говорить можно, а чего точно нельзя. — Если случится что-то необычное, от имени королевы прошу ваше высочество послать к нам невольницу.

— У меня только одна невольница, — скорее со спокойным упреком, чем с недовольством сказал князь Авенор. — Если я ее к вам пошлю, побыстрее пришлите ее обратно, а то я останусь вообще без прислуги.

— Это уже меня не касается, господин, — закончил разговор гвардеец, явно не обладавший ни чувством юмора, ни чувством такта. — Разрешите идти, ваше королевское высочество?

— Да, солдат, — ответил Авенор.

Стражники ушли.

— Пусть никто не морочит мне голову, — сказал он примерной служанке, которая еще недавно даже не знала, у себя ли ее господин. — Хочу перед сном спокойно почитать.

— Да, ваше высочество.

— Спасибо.

— Сегодня ночью я буду вашему высочеству нужна?

— Нет. — На этот раз Авенор не стал добавлять «спасибо». — Я просил меня об этом не спрашивать.

В Дартане, как и в Армекте, невольники имели статус предметов, служивших владельцу для любых целей. В Армекте особенно не видели разницы между, скажем, едой и удовлетворением женских или мужских «потребностей»… Так уж устроен человек, рассуждали сыновья и дочери равнин. Любовные утехи любовников или супругов — одно дело, ежедневные потребности — совсем другое; любовь и плотские дела можно было соединять, но путать их не следовало. Супружеская измена? Да, но не с предметом же или слугой… В Дартане, возможно, отсутствовали глубокие обоснования (невольника считали предметом, и не более того), но все остальное выглядело примерно так же, и во всем Шерере только гаррийцы могли считать аморальным подобное обслуживание господина или госпожи невольниками. Его королевское высочество Авенор определенно гаррийцем не был, однако не пользовался услугами невольницы, хотя, будучи здоровым и еще не старым мужчиной, несомненно в таковых нуждался. Проблема заключалась в том, что невольники, как и предметы, могли быть разными… Армектанский князь, которого ночью обслуживали с тем же старанием и уважением, что и днем, отказался от «услуг» безразличной и холодной фигуры, имевшей облик женщины, которую ему пришлось бы, вероятно, переворачивать с боку на бок или вынуждать к тому приказами (неприличное солдатское словцо казалось ему единственно удачным, поскольку в самый раз подходило для доски). Он был привезенным из чужого края господином, от которого ничего не зависело, а слуга если уж за что-то по-настоящему и ненавидел господина, то именно за это. За ничтожность. Ибо невольник, принадлежавший «никому», был ничем. В то время как невольница королевы — второй королевой Дартана.