Но папа быстро мрачнел. Разорённые грубыми руками кабины с вывинченными или выдранными с мясом вентилями и манометрами, бессмысленно разбитыми непонятными трубками, погнутыми реверсами печалили его.

Он никогда не работал ни машинистом, ни кочегаром. Просто, когда он был мальчишкой, жарко и натужно пыхтящие паровозы были посланцами неведомых и прекрасных земель, они звали в далёкие странствия и обещали неслыханные приключения.

И папа любил их.

— Я мог часами околачиваться на вокзалах, — смущённо признавался он. — Что такое нынешние самолёты? Упаковали тебя в него в Ленинграде, выстрелили в небо — и вот ты уже, допустим, в Ростове или Каире. И непонятно — то ли ты летел, то ли стоял на месте, а под тобой нужным боком услужливо повернулся земной шарик. И ты не путешественник, а так… биологическая начинка, живая посылка.

Папа любил вокзалы и поезда. И когда было у него достаточно времени, всегда ездил железной дорогой, а не летал. Только вот беда — времени постоянно ему не хватало.

У Вити же было его теперь предостаточно, и она с удовольствием пробралась в свой вагон, забросила рюкзак на багажную полку и села, блаженно вытянув ноги. Она была самым первым пассажиром в своём вагоне, и ей это необычайно нравилось. Она чувствовала себя независимой, взрослой и красивой.

И тот, кто никогда не был двенадцатилетней девчонкой в грубых новеньких джинсах, туго зашнурованных кедах, алом свитере-водолазке и лёгкой куртке-штормовке, никогда не поймёт, как это здорово — чувствовать себя ловкой, гибкой и красивой. И почти взрослой.

Человек без понятия, поглядев на её короткий решительный нос, усыпанное веснушками лицо и короткую стрижку, вполне мог бы принять Витю за мальчишку. Но внимательному достаточно было поглядеть в мамины, подтянутые к вискам, те самые «византийские» глаза, чтобы сразу разобраться, что к чему.

Соседи по купе появились одновременно, хотя сразу было заметно — незнакомые. Один — сухощавый невысокий моряк с воронёным якорем — знаком капитана дальнего плавания — на груди, второй — громоздкий, лохматый, с огромной трубкой в зубах, удивительно похожий на знакомого Вите сенбернара, которого каждый день прогуливал по Стремянной улице чопорный, с голубоватыми сединами, старик. Витя, когда видела их вместе, всегда почему-то думала, что молчаливый хозяин могучей собаки — старый капитан. Но однажды она его встретила без сенбернара, с авоськой, полной мелких магазинных свёртков, и капитаном ей старик не показался. Хотя, если подумать, при чём здесь сенбернар и авоська?

А тут самый настоящий, без подделки, капитан улыбнулся Вите, легко забросил большой, новый, вкусно пахнущий кожей чемодан рядом с её рюкзачишком и сел на полку, спокойно разглядывая чуть прищуренными глазами своих спутников. Вот так спокойно, наверное, глядел он навстречу всяким шквалам, тайфунам, торнадо, смерчам и цунами. А также самумам. Хотя, впрочем, самумы — это в пустынях. Второй поставил у ног две здоровенные клетчатые сумки, шумно потёр руки и выпустил пахучий клуб дыма из трубки.

— Отлично! — прогудел он. — Одно мужское общество! Это прекрасно! Давайте знакомиться: Любезнов Аркадий Витальевич — покровитель искусств.

— Станислав Сергеич, — представился моряк.

— Витя, — сказала Витя.

— Отлично! — снова загремел сенбернар. — Я, Витька, абонирую нижнюю полку, ибо верхняя хрупка для моих телес. А ты парень шустрый — белочкой туда взлетишь. Давай-ка, милый, приподыми коечку, я туда баулы свои приспособлю.

Витя покорно приподняла нижнюю свою законную полку, и Аркадий Витальевич, пыхтя, уложил в рундук свой багаж.

— Лишь бы женского полу чёрт не принёс, — буркнул он, — хоть подымить всласть можно.

(Кстати сказать, до самого конца так и ехали втроём.)

— Спасибо! Молоток парень! — рявкнул сенбернар и мясистой лапищей увесисто шлёпнул Витю пониже спины.

Витя резко выпрямилась, покраснела и только собиралась сказать грубияну какую-нибудь резкость, но, увидев смеющиеся глаза капитана, сдержалась. Видно было, что Станислав Сергеевич обо всём уже догадался и с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться.

Капитан расстегнул небольшую синюю сумку с буквами SAS по бокам, вынул горсть ярких пакетиков с жевательной резинкой, протянул Вите.

— Угощайтесь. Везу сынишке. Вам сколько лет?

— Двенадцать.

— Одногодки, значит. Мой наказывал привезти побольше этой чепуховины. Просто с ума посходили. Вам тоже нравится?

— Умгм! — Витя уже засунула в рот целых три восхитительно пахнущих мятой пластинки.

— Что вы только в этой жвачке находите, не понимаю… — Капитан покачал головой.

— А что, а что, — засуетился сенбернар, — очень освежает рот. Вы позволите?

Он бесцеремонно запустил лапу, поросшую рыжими волосками, в сумку, вытащил солидную горсть, сосредоточенно зажевал. «Не много же вы привезёте сыну, раз уж этот нахальный бегемот рядом», — подумала Витя и неприязненно поглядела на Аркадия Витальевича. А он вдруг выдул изо рта огромный пузырь, и тот с громким треском лопнул, облепив его лицо серой плёнкой.

Этого Аркадий Витальевич, очевидно, не ожидал. Он стал сосредоточенно сдирать пальцами плёнку, но она приклеилась плотно, особенно вязко залепив пышные рыжеватые усы и бакенбарды.