Кардинал Спирокки сидит и вспоминает старое злодеяние. Он никак не может понять, что для него страшнее — расправа в казарме или убийство Джереми Л. Смита. Впервые в жизни он осознаёт, что совершил нечто более страшное.

Именно в этот момент на кардинала Лючио Спирокки снисходит понимание. Оно сродни тем ощущениям, которые Джереми испытал на верхотуре телебашни. Карло Баньелли был прав, а он, Спирокки, сделал ошибку. В последние минуты своей жизни Папа осознал самое главное. Теперь это осознал и кардинал — слишком поздно. Пять минут до прихода двух кардиналов. До их смерти. Спирокки неожиданно понимает, как это страшно — множить собственные грехи. Этих жалких десяти минут вполне достаточно для того, чтобы перечеркнуть всю его жизнь.

«Господи, — говорит он вслух. — Это всё было во имя твоё. Всё во благо твоё».

Но он врёт. И ему самому мерзко слушать собственную ложь.

Тогда кардинал Лючио Спирокки вставляет пистолет себе в рот и нажимает на курок.

Джереми Л. Смит мёртв. Лючио Спирокки мёртв. Карло Баньелли мёртв. Дим Харкли мёртв. Мангор Шанкар мёртв. Всё именно так.

Жива Уна Ралти. Она лежит на кровати и ничего не знает о происходящем на площади. Телевизор выключен.

В этот момент в комнату вбегает служанка. У неё безумные глаза. Она влетает без стука, настежь распахивая дверь. По сути, она может уже ничего не говорить, потому что Уна всё понимает.

«В Мессию стреляли!» — выдыхает девушка.

Уна рывком поднимается с кровати. Она вылетает из комнаты и бежит по коридору. Бежать тяжело: слишком большой живот. Её сердце колотится, она босиком. Слуги и низшие церковные чины, попадающиеся на её пути, смотрят на Уну как на ненормальную.

Уна спотыкается и падает. Нижний край её ночной рубашки краснеет. Это тяжёлое кровотечение. Она проползает ещё несколько метров и теряет сознание.

Конечно, если бы Джереми Л. Смит был жив, с Уной бы ничего не произошло. Не было бы этого кровотечения, не было бы никаких проблем со здоровьем. Но Джереми мёртв, и это основной фактор, который превращает Уну в инвалида.

Всё вышло именно так, как вышло. Уна становится убогим придатком к сыну Мессии.

Далее есть две основные версии развития событий. Первая — официальная. То, что показывают по телевизору и пишут в газетах. Джереми Л. Смит мёртв. Его отпевают в соборе Святого Петра. Вы смотрите трансляцию, потому что больше нечего смотреть. Все каналы мира изменяют свои программы, чтобы в прямом эфире демонстрировать прощание с Мессией. Несколько дней подряд вы ненавидите телевизор, потому что какой канал ни включи — везде собор Святого Петра, везде — тело Джереми Л. Смита, везде — церемония. Играет музыка, к телу подходят то мрачные священники и кардиналы, то сильные мира сего в траурных одеждах. Это фарс, развлечение для богатых. Прикоснуться к Богу хотя бы так, после его смерти.

Ситуация чем-то напоминает картину, обрисованную когда-то Фридрихом Ницше. Маленький немецкий городок, центральная площадь. Бюргеры сидят за столами и пьют пиво. У них довольные лоснящиеся физиономии, жизнь каждого из них удалась. У них есть толстые благодушные жёны, толстые сытые дети, толстые мясные коровы. Они сидят и пьют пиво — это их счастье и веселье. У каждого на груди — крестик.

И тут на площади появляется безумец. Он оборван, худ и убог, у него блестящие выпученные глаза. Он бежит мимо столиков, на него оглядываются. Он нарушает аккуратное течение времени. И он кричит: «Вы — верите в Бога? Да? Я скажу вам, где ваш Бог. Он умер. Вы убили его, вы убили своего Бога! Вы забыли его — и он умер, его больше нет!» Он носится и кричит, и его наконец подхватывают под руки и уносят, а бюргеры возвращаются к своему пиву.

Тут — то же самое. Все эти люди — и вы вместе с ними — подходят к телу Джереми Л. Смита только для того, чтобы отметиться, поставить галочку. «Я видел Мессию». «Я был на похоронах Мессии». «Я коснулся гроба Мессии». Они будут с гордостью рассказывать об этом своим детям, а те — своим. На самом деле им плевать на Бога, на веру и на Джереми. Они думают только о своих жирных задницах.

Вы смотрите эту телетрансляцию. Она вам чудовищно надоела, но вы вынуждены её смотреть. Потом вы смотрите другую трансляцию — похороны. Камеры установлены на тех же местах, потому что Джереми Л. Смита хоронят прямо в соборе Святого Петра.

На самом деле, собор Святого Петра — это уже огромное кладбище. Вот надгробие Урбана VIII работы Джованни Лоренцо Бернини, вот надгробие Павла III работы Гульельмо делла Порта, вот захоронение маркграфини Матильды Каносской, и ещё Григория XIII, и Климента XIII, и Александра VII, и Иннокентия VIII, и Якова Стюарта, и Карла-Эдуарда Стюарта. И ещё, и ещё.

Все эти надгробия меркнут в сравнении с тем, что строят для Джереми Л. Смита. Но надпись на плите, как ни странно, очень проста. «Джереми Смит» и годы жизни. Нет даже инициала «Л.». Так пожелал сам Джереми. Изъявление своей последней воли он оставил на столе в своём кабинете.

Представьте себе эту сцену. Он уже знает, что сегодня — последний день его жизни. Он идёт в кабинет, садится за стол, берёт гербовую бумагу и пишет своё завещание. В нём нет ни слова об Уне Ралти, имуществе и наследниках. Нет ни слова о Церкви и никаких напутствий живущим. Это просто несколько сухих и несложных просьб. Их выполняют, все до единой. Потому что ни одна из них не противоречит планам Церкви. В частности, планам кардинала Мольери, теперь возглавляющего тайную канцелярию.

Первая просьба связана с сыном Джереми. «Сына должны назвать Николасом». Джереми говорил об этом и раньше — просто напоминание. Вторая касается надписи на надгробии. «На моём надгробии должно быть написано „Джереми Смит. Годы жизни“, и ничего больше». Есть ещё несколько пунктов, но о них я умолчу. Не потому, что вам не следует знать о них. Просто вам они будут совершенно неинтересны. Суть в том, что Джереми прекрасно понимал, что может быть исполнено, а что — нет. Если бы он написал «Уна должна остаться в живых», это было бы ложью самому себе. Он чётко видел смерть Уны. А вот надпись на могиле — это мелочи. Имя сына, в общем-то, тоже.