Так их застала воздушная тревога. Когда Ланге вернулся к берегу, он не узнал транспорта. Бомба попала в корму и разрушила надстройку. Транспорт сел на грунт, накренился на правый борт и прижался к скале.

Прибежал капитан. Он вернулся с Никеля. На матросов обрушилась его брань, как будто они были виновниками гибели корабля. Начали спасать имущество.

Ланге хотелось курить, но, с головы до ног измазанный мазутом, он боялся огня. Ему принесли керосин и тряпки. Он усердно оттирал керосиновой тряпкой лицо, руки. За этим занятием его и застал возвратившийся из Осло Уайт.

— О-о! Вы уже здесь, Ланге. Говорят, вас тут побеспокоили, — небрежно спросил Уайт, присаживаясь на камень.

— Врут. Нас навестили союзники, — Ланге не понравился безразличный тон Уайта.

— Ничего, ничего! Война требует и некоторых убытков, — Уайт усадил около себя Ланге и заулыбался.

— Можно подумать, вы вернулись в Америку и радуетесь своим уцелевшим костям, — сострил Ланге.

— О-о! Я буду хохотать не один, когда вернусь в нашу страну… Пойдёмте лучше отдохнём, — предложил Уайт.

Они направились к скале и расположились в заброшенной землянке. Ломиком подпёрли ветхую дверь, сели на нары один против другого.

— Думаете, было случайное попадание в наш транспорт? — первым начал Ланге. — Не пора ли нам сматывать удочки? Всё равно эта кампания сорвана.

— Ой, нет! Она только благоприятно начинается, мой разочарованный коллега, — Уайт медленно опустил на стол узкую ладонь и добавил: — Щупальца начинают опутывать жертву… Да, а как у вас дела, видели Мусейда?

— Нет, не видел, — тихо ответил Ланге и нехотя начал рассказывать о своих невесёлых приключениях в Тронхейме, но о случае с Линой промолчал.

— Между прочим, за мной тоже следили, но я обманул гестапо. Демонстративно купил билет на один из поездов, а уехал с другим, в противоположную сторону. Всё идёт хорошо, мой друг, — Уайт развалился на койке и, высоко задрав ноги на стену, продолжал: — Летом 1940 года англо-германская борьба за Норвегию окончилась победой немцев. А что у нас на сегодня? Союзные войска без труда прошли линию Зигфрида, немцы сидят за Рейном, а мы уже около бельгийско-голландской границы. Русская армия стучится в ворота Германии, но немцы не бегут из Норвегии. Это о чём-нибудь говорит?

— Вы неплохо разбираетесь в обстановке, — похвалил Ланге.

— Нет. Я только хорошо знаю, где и как можно добыть деньги. Дипломатия доллара минус логика совести — незаменимая теория в моей практике. На этот счёт хорошо сказал Адольф Гитлер. Он заявил: «Я лишу немцев этой химеры, которая называется совестью». В этом глубокий смысл. А какое будущее!? — Уайт заулыбался, широко зевнул и отвернулся к стене.

Ланге погасил карбидную лампу, тоже лёг. Он долго ворочался в темноте, хотел уснуть и не мог.

— Чертовщина всякая лезет в голову, — вдруг сказал Уайт. — У нас там в разгаре предвыборная кампания. Кто-то будет президентом?

— Очевидно, Рузвельт пройдёт… Да, а как же выберется отсюда команда разбитого транспорта? — вдруг вспомнил Ланге.

— Какое мне дело до них! — грубо оборвал Уайт, укрываясь с головой. Больше он не сказал ни слова и вскоре сладко захрапел.

Шлюпки плыли в непроглядной мгле, их сдерживал встречный ветер и вздыбленные, сбивающиеся волны. Не переставая, моросил дождь. Разведчикам казалось, вот-вот их накроет ледяной ливень. Горькие думы, как тяжёлые корабельные цепи, сдавили сердца матросов. Разведчики думали о Чупине, где он сейчас? Догнал ли он немца? А может быть, погиб? На берегу его ждали долго, с тревожной надеждой. Ломов молча сидел на камне, беспокойно посматривая на стрелки часов. И матросы чувствовали, как трудно ему дать первую команду, чтобы уйти с места стоянки, когда, может быть, совсем рядом сапёр Чупин карабкается по обрывистым скалам, торопится к своим. Но Ломов поднялся и громче, чем обычно, приказал спустить шлюпки на воду.

Сейчас он лежал на носовой слани, ждал, когда река сделает крутой поворот. А тогда ещё один бросок по сопкам к Леастарес — и бензохранилища будут пылать в огне… Неожиданно Ломов вспомнил Николая Островского, а с ним и его слова: «Жить — значит гореть! Кто не горит, тот коптит. Да здравствует пламя жизни!»

— Видно, здорово горят бензобаки… — вдруг вслух сказал Ломов.

— Я, товарищ лейтенант, тоже подумал об этом, — хрипло шепнул Борисов, придвинувшись к Ломову.

На повороте реки шлюпки врезались в берег. За кормой заворчала вода.

Сойдя на берег, Чистяков и Борисов отправились в разведку, а Ерошин стал отыскивать укрытие, где можно было бы замаскировать шлюпки.

Ломов приказал разгрузить шлюпки. Выпрямились, расправили плечи матросы, вставая на твёрдую землю. Тяжело было горбиться, тесниться в маленьких посудинках. Но привал был недолгим. Первым неслышно вернулся Ерошин. Ветер и начавшийся дождь глушили все звуки. Такой тёмной осенней ночью можно было встретиться с врагом только лицом к лицу. Шлюпки, по совету Ерошина, оттащили под сопку, за валуны, перевернули, замаскировали камнями. Вскоре вернулись Чистяков и Борисов. Ломов, укрытый плащ-палаткой, сидел над картой, освещая её узкой полоской света карманного фонаря.