Однако ни чем не сдерживаемая свобода человека Макиавелли (т.е. западного человека), направленная на реализацию собственной предметной жизнедеятельности, это одновременно и несвобода от тех потребностей и желаний, которые навязывают ему среда и первичные инстинкты. Кроме того, его свобода существует не сама по себе, а в противопоставлении другим свободам и божественной воле, которую можно рассматривать и как совокупность естественно осознанных личностью и свободно принятых ею императивов поведения. Западный человек в значительной мере способен преодолевать внешние препятствия, реализуя свою свободу практической, предметной жизнедеятельности, но эта свобода является лишь свободой неукоснительного исполнения требований среды и животных инстинктов, обуславливающих его мотивацию. Именно поэтому Макиавелли рассматривает человека как исключительно мерзкое существо, неустанно повторяя, что «люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость» [7, с. 113], что «учредителю республики и создателю ее законов необходимо заведомо считать всех людей злыми и предполагать, что они всегда проявят злобность своей души, едва лишь им представится к тому удобный случай» [7, с. 130].

Естественно, что и отношения между людьми он рассматривает как процесс реализации интересов каждого через ни чем не ограниченную практическую свободу жизнедеятельности, т.е. через непрекращающееся насилие, ложь, интриги, предательства и всевозможные преступления, где эгоизм одного человека противостоит эгоизму другого. А если кто–то каким–то образом и проявляет положительные человеческие качества, то лишь как элемент расчета, с целью получения практической выгоды. Естественно, что все это находило свое отражение в реальной жизни, яркими проявлениями которой становились люди типа Эццелиноде Романс или Чезаре Борджа.

В связи с этим Э. Фромм высказался следующим образом: «Возрождение было культурой не мелких торговцев или ремесленников, а богатых аристократов и бюргеров. <…> Они пользовались своей властью и богатством, чтобы выжать из жизни все радости до последней капли; но при этом им приходилось применять все средства, от психологических манипуляций до физических пыток, чтобы управлять массами и сдерживать конкурентов внутри собственного класса. Все человеческие отношения были отравлены этой смертельной борьбой за сохранение власти и богатства. Солидарность с собратьями или, по крайней мере, с членами своего класса сменилась циничным обособлением; другие люди рассматривались как «объекты» использования и манипуляций либо безжалостно уничтожались, если это способствовало достижению собственных целей. Индивид был охвачен страстным эгоцентризмом, ненасытной жаждой богатства и власти» [8, с. 49–50].

Идеологема «человека» эпохи Возрождения, наиболее четко сформулированная Н. Макиавелли, стала идейным прообразом западного обывателя XX века, а социально–политическая организация итальянских городов–государств была прообразом современных западных держав. Как писал Я. Буркхардт: «В них (итальянских городах. — Авт.) современный европейский дух государственности впервые нашел возможность свободно отдаться своим побуждениям; здесь часто проявлялся безграничный эгоизм в самых ужасающих своих чертах…» [5, с. 15].

Фактически тип итальянского торговцаXIV—XVстолетий становится духовно–психологической матрицей наиболее активной части представителей западной цивилизации (позднее модернизированной идеями и практикой протестантизма). И естественно, что жизнь рационального, прагматичного, целеустремленного, волевого, не брезгующего никакими средствами дельца подается позднее как эталон совершенства, как образец подражания для западного человека следующих веков.

Давая характеристику европейского предпринимателя времен Возрождения и Реформации, Люсьен Февр подчеркивал, что тот был «человеком стремительных решений, исключительной физической и духовной энергии, несравненной смелости и воли. Он должен был быть таким, иначе его ремесло раздавило бы его. Кроме того, устремленный только к наживе, он должен был добиваться ее любыми средствами, без чрезмерной щепетильности; чтобы оставаться честным и почитаться таковым, ему достаточно было соблюдать по отношению к другим купцам, особенно в финансовых обязательствах, основные правила своей профессии…» [9, с. 222]

К XV веку (пик расцвета Возрождения) Италия представляла собой сложную систему политических, экономических и военных отношений между богатыми и влиятельными городами–государствами. При этом всю внутреннюю и внешнюю жизнь этих городов, жестким и тотальным образом, определяли влиятельные семьи торговцев и финансистов (торговые и банковские дома), которые естественным образом срослись с государственным аппаратом управления.

Особенность государственного устройства и техники управления ведущих итальянских полисов состояла в установлении патримониально–государственной тирании городских торгово–финансовых групп, распространявших свою власть на значительную территорию суши и моря. При этом большое значение имело поддержание между ними строгого баланса интересов. Естественно, что в таких условиях провозглашенная демократия была всего лишь своеобразной ширмой. Точнее, демократизм в итальянских городах–государствах не выходил за рамки узкого круга могущественных олигархов, о действительных политических целях которых городской плебс не имел никакого представления и деятельность которых держалась в строгом секрете. При этом привилегированные кланы были надежно изолированы от низших сословий, представляя собой яркий пример самоизолированной элиты.

В качестве примера можно рассмотреть Венецию — ведущее итальянское государство того времени. Если в начале своего существования ею практически единолично управляли дожи [30] , то затем они становятся просто первыми лицами государства, ее официальными представителями. Начиная с 1268 года народ теряет право выбирать дожей, отныне это становится исключительной прерогативой правящей элиты — нобилей [31] . При этом сложная процедура голосования была построена таким образом, чтобы высшая должность в государстве не оказалась под единоличным контролем какого–то одного из финансово–политических кланов республики. Фактически вся демократическая система Венеции (как и другие возникшие после нее демократии Запада) становится механизмом, обеспечивающим баланс интересов правящих аристократических семейств, осуществлявших коллективное управление венецианской империей.

Реальная исполнительная власть в государстве принадлежала Малому совету (Minor Consiglio), состоящему из шести советников дожа. В конце XV векак ним, по указанию Большого совета, присоединяются шесть представителей от каждого городского сестьере [32] , шесть «великих мудрецов», отвечающих за политику в целом, затем пять «мудрецов», занимавшихся делами морских владений Венеции, и пять — делами Террафермы [33] . Все вместе они составляли коллегию (Collegia), в компетенцию которой, начиная с XVI века, входит внешняя политика страны.