Доктор под разными предлогами держал меня, и я вышел за стены лечебницы только через полтора месяца. За все эти сорок пять дней я не выпил ни капли, и это был самый длинный трезвый период за десять лет. Решил не брать больше хмельного в рот. Доктор дал на прощание номер телефона на случай, если явится вдруг необходимость ему позвонить.

Оглядываясь назад и видя, из какой ямы меня вытащил этот мужиковатый чудотворец, я испугался. Страх же родил желание не прикасаться больше к спиртному. Но не пить в городе, где каждая бездомная собака знакома со мною лично по моим ночевкам в канавах и под лестницами, нечего было и думать. Встречусь с собутыльниками и не выдержу. Поэтому, прибавив к доброму напутствию все, что могла дать мне моя бедная мама от своих сбережений, я в тот же вечер сел в вагон поезда.

Я по-прежнему считал, что только суровые испытания могут выбить дурь, если вообще я на Севере выдержу. А не выдержу, так один конец — хуже, чем было со мной, быть не может.

А теперь представь себе длинную зиму, длинную ночь, северное сияние, несколько приземистых домов и веревки от них к столовой, чтобы не сбиться с пути во время пурги. Народ — смесь языков и наречий: со средней полосы, с нижней Волги, из Казахстана, орочи из Хабаровского края и даже один цыган, — приехавшие, чтобы осесть здесь или только до окончания стройки, заработать; кто-то до открытия навигации, чтобы затем уйти «на рыбу», просто любопытные — посмотреть белый свет, и любители приключений, которым до полного счастья всегда не хватает остроты ощущений и без которых не обходится ни одно великое дело.

Бригада монтажников, куда я попал, работала аккордно, стараясь поспеть к сроку, пренебрегая выходными. Первые мои дни там были ужасны. Через два-три часа работы мои одрябшие мышцы начинали болеть. Но в бригаде, где все подчинены одному ритму, не сядешь, когда тебе вздумается. С трудом я дотягивал до перерыва, съедал обед, валился в угол бытовки за печкой, втягивал голову в полушубок и засыпал. Отдыха хватало на пару часов, а потом начиналось мучение. Бригадир Рустам, коренастый татарин, крепкий, как кедровый стланик, и красивый, как аллах, вонзал раскосые глаза: «Шайтан, нада немношка скарей». Я шевелился «немношка скарей». После работы тело словно нарывало. Я съедал ужин, не разбирая, что подавали, добирался до кровати и засыпал, порой не успев раздеться.

Однако потом пошло лучше, и через месяц втянулся настолько, что Рустам к шайтану прибавил: «Ничива, пайдет», а еще через месяц: «Мишка, будешь Чишма гулять, гости хади».

В бригаде не пили. За все время Рустам приносил раза три или четыре спирт и, сам разлив каждому, подвигал стакан. В первый раз я покачал головой. Он посмотрел на меня внимательно, должно быть, понял причину отказа и убрал стакан. Если бы настаивали, не выдержал. Но меня без лишних слов оставили в покое. Это был крепкий, здоровый народ, и пить мне в их окружении не хотелось, если не считать двух или трех раз, когда, как говорят, накатывало. Но такие минуты прошли без последствий, и я благодарил судьбу за то, что кинула она меня к этим работящим парням.

Я огрубел, окреп, мне было тридцать три года, и жизнь снова оборачивалась ко мне светлой стороной. Я пробыл там восемь месяцев и не пил. Если прибавить дни лечения, выходило двести восемьдесят три дня — и ни маковой росинки. Как только что обращенный в новую веру, я стал яростным противником пьянства и распланировал тщательно свою дальнейшую жизнь. В ней не было места заблуждениям. Перво-наперво, работа, все равно какая. Север убедил: нет ни плохих, ни хороших профессий, есть работники, выполняющие обязанности хорошо или плохо. Престижность — всего лишь мода в сфере человеческой деятельности. Бездушный сантехник также никому не нужен, как и дрянной композитор.

Второе — поступить заочно на экономический факультет, то есть к моим двум дипломам поставить серьезную подпорку. И третье — самое главное — найти Анюту с Петькой. Все эти годы я не знал, где они. Мои мечты были хорошо подкреплены материально. В левом кармане пиджака лежали восемь тысяч, завернутые в целлофан и перетянутые изоляционной лентой. Вернусь домой и оденусь с иголочки. Тысячу сразу дам матери, затем поеду к теще и спрошу об Анюте и Петьке. Я подкачу таким франтом, что теща, конечно же, не скроет и скажет правду. Если Анюта вышла замуж, остальные деньги, тысяч пять или шесть, вышлю от имени ее родных, чтобы не вышло скандала. Она все поймет и, может, простит в душе. А для Петьки пусть я останусь погибшим в дорожной катастрофе, как, вероятно, она ответила сыну на вставший перед ним когда-то вопрос. И пусть Петька говорит своим друзьям в классе, что если бы не несчастный случай, то его отец-авиатор теперь был бы большим человеком. Так я убеждал себя, но где-то в закоулке души, под темной лесенкой притаилась и приглушенно дышала надежда, что я их найду вдвоем, и все устроится самым благоприятным образом...

Было начало мая. Снег отмяк. Чуялось дыхание северной весны. В небольшом аэропорту я ждал самолет, который доставил бы меня в Иркутск, а потом на поезде — одно удовольствие. Я сидел, подогреваемый светлыми надеждами. В дверь портового ресторана «Северное сияние» входили и выходили пассажиры. Между ними промелькнуло несколько лиц, знакомых по стройке.

Сколько денег спустят, пока доберутся, — думал я, жалел людей и их деньги, доставшиеся так нелегко. Впрочем, им теперь хорошо, и каждый волен поступать, как хочет. Что касается меня, то я лучше умру от жажды, чем решусь выпить глоток пива. Нет-нет, мне даже думать нельзя об этом. Время ожидания истекло, вот-вот должны были объявить посадку.

На скамейку ко мне подсел парень и попросил закурить. Я достал пачку «Шипки» и спички. С другой стороны подошел, видимо, его друг и улыбнулся: «Позвольте и мне сигаретку». — «Угощайтесь...» И тут первый схватил мою правую руку в запястье, второй сделал то же самое с левой, и я оказался как бы распятый на скамье. Сзади сбоку мелькнула рука третьего и, прежде чем я успел сообразить, что к чему, перед глазами промелькнул целлофановый сверток. Я рванулся в бешенстве, но стряхнуть грабителей не мог. Тогда рывком назад опрокинул скамью. Они кинулись в разные стороны. Меня занимал третий, он как раз уходил за угол аэровокзала. Я бросился преследовать. За вокзалом удалось увидеть, как грабитель уходил к стоящим в некотором отдалении домам. Расстояние между нами сокращалось, я его настигал. От первого дома он наискосок срезал ко второму и скрылся в крайнем подъезде. Я прыгал по лестничным маршам через четыре ступени, добежал до последнего этажа, но никого не обнаружил. Люк на чердак оказался на замке, следовательно, туда проникнуть было нельзя. Тогда я принялся стучать в двери. Но все, кто ни открывал, удивленно пожимали плечами и не понимали, чего я хотел. Потом я кинулся к дежурному по вокзалу. Он сделал какие-то распоряжения, попросил написать заявление и подождать. Через два часа сообщил, что никого подозрительного в том доме, на который я указал, не обнаружено.