Очень ясно представил красную землю Афганистана и кровь на десантных сапогах. Вот летающие от ударов головы не рисовались воображением.

— Где ногу потерял?

— Это уж после тюряги — отморозил, а потом гангрена.

— Родом-то откуда?

— Не местный. Да там и жить не смог — стыдно.

— Макс, а не рано ты на судьбе крест поставил?

— У тебя есть предложения?

— Попробую помочь, если сгоняешь по указанному адресочку.

Вечером Афганец доложил мои предложения собравшейся публике.

— Так ты всё-таки Н-ский? — усомнился Упырь. — А мы прошлись — и ни одна собака о тебе не плачет.

На этот раз в руки бомжам достались вполне приличные трофеи — колбаса, селёдка, хлеб. Водка на десерт. А может, прикупили, спроворив где-то деньги.

Сели ужинать, мне объявили:

— Ты на диете. Худеть будешь, буржуй, пока имя не вспомнишь.

После трапезы задумались, как устеречь меня от побега.

— Я с ним лягу, — вызвалась Кащеевна.

— Проспишь.

— Так привяжите.

— В коморку запереть, — предложил трактирщик.

— Со мной заприте.

И нас запёрли с Надеждой Власовой в одной из пустующих комнат административного корпуса — единственной, где уцелела дверь. Путь туда проделал на Филькиной спине, и, сколь ни вертел головой, кружения не почувствовал. Обнадёживающее обстоятельство. Стало быть, вестибулярный аппарат тоже можно обмануть.

— Ну что, басенький, повеселимся? — Надюха жеманисто подбиралась к моему запрятанному в штанах сокровищу.

— Это вряд ли.

— Почему?

— Физиология, — я кивнул на апатичное его лежание.

— А я кое-чего припасла, — лукаво усмехнулась совратительница, извлекая из кармана драной кофты початую бутылку с полукольцом копчёной колбасы. — Пей, закусывай.

Я глотнул из горлышка.

— Пей, пей.

Афродита начала раздеваться.

О, Господи, да неужто водкой можно отвращение залить?

Пей, пей — Надежда сделала мне знак. И я сказал себе, плевать, пусть будет то, что будет. В одной руке бутылка, в другой полкруга колбасы и, как кефир с батоном, уминал их не чувствуя ни голода, ни жажды. Вот хмель достал — головка поплыла, вальсируя. Где-то ниже сердца, наверное, в желудке родилась жалость и прихлынула к глазам — пригладил голову Надюхе.

— Брось — не подъёмное то дело.

Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах:

— Давно такой?

— Да нет, после травмы — с женой всё получалось.

— Красивая у тебя баба?

— Молоденькая совсем.

— Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали — голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.

— Что так?

— Позарилась — следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.

— Что ж не пожилось?

— Да вот. Где-то я слабинку дала, в чём-то он не уступил. Поймал меня с другим и выгнал из дому. Мне бы обождать, скромницей пожить — глядишь, сошлись ба: детки ведь у нас. А я во все тяжкие — мстила, мстила…. Ну и лишил, ползучий гад, меня материнства — сам судил. Вот так я здесь.

Надежда надрывно вздохнула и захлюпала носом.

— Ломать судьбу не пробовала?

— А зачем? Мне нравится.

— Эта грязь?!

— Компания. Люди простые, без выгибонов. Крыша над головою. А главное — свобода: ни тебе начальства, ни обязанностей. На боку кукуй, пока жрать не захочешь. Думаешь, голодаем? Не-а — и жрём, и пьём от брюха кажный день.

— Всяку дрянь.

— И ты привыкнешь, если дом не вспомнишь. Может, кочевряжишься? Так зря — мужики тебя задаром не выпустят отсюда.

— А ты?

— Что я?

— Ты помогла бы мне бежать?

— И-и-и-и, бегун. Ты хоть ползком-то можешь? А проползи-ка до двери. Не хочешь — встань на ноги. Ну, встань, встань — я погляжу.

Я выпростал из-под Надюхи ноги, не без труда, но поднялся на них. Голова держала — в смысле, не кружилась. Натянул брюки, застегнул молнию.

— Ты со мною?

— А пройдись.

Кащеевна взирала на меня почти что с материнской нежностью.

Сделал шаг, второй…. И чёрт меня дёрнул кинуть взор в сторону. От резкого толчка в области мозжечка меня швырнуло назад. Как не махал руками, пытаясь сохранить равновесие, как ни взбрыкивал ногами, пол из-под меня выскользнул, поменялся с потолком местами, а потом рухнул с высоты прямо на лицо. Бетонный пол, с которого вороватые руки сняли паркет.

— И-и-и-и, ходила. — Кащеевна перевернула меня и затащила на голые свои бедра, ногтём выковыряла застрявшие камушки из кожи лица. — Я, когда напьюсь, такая же.