Овсяночкин подсел к столу и, бесцеремонно забрав из-под носа начальства пепельницу, закурил. Из угла кабинета на литераторов сурово смотрел метровый бюст Пушкина, выполненный из белого мрамора. Впрочем, Александра Сергеевича в данном случае можно было опознать лишь по бакенбардам. Скульптор (видимо, большой патриот) ухитрился придать лицу великого арапа откровенно арийские черты.

— Вот и давай… лёгким движением пальцев. — Секретарь разразился сатанинским смехом и бросил трубку. — Всё! — радостно объявил он Сергею. — Чик — и нету…

— Кого? — не понял тот.

— Буквы «ё».

— Как это? — искренне подивился поэт. — Где её нету?

— В тексте. У меня ж книжка в издательстве верстается. Роман. «Спаси, сохрани и помилуй!».

— И что?

— Газет не читаешь? — Круглые немигающие глаза уставились в упор. — Маньяк-то на букве «ё» свихнулся! Попомни мои слова, всех теперь подозревать начнут… А бережёного, знаешь, Бог бережёт… — Секретарь снял очки и перекрестился. Он всегда так делал. Странная эта привычка возникла у него ещё в 1991-м. Уверовав истово и бесповоротно, Исай Исаевич метал крестное знамение с таким размахом, что постоянно сбивал очки. — Тут пару месяцев назад, — понизив голос, сообщил он, — какой-то громила приходил. Сто баксов предлагал…

— За что?

— Объяснить, где «ё» пишется, где «е». Вот думаю сейчас: не дай Бог его работа! Скажут потом: проконсультировал…

— Исаич, — глядя на него в изумлении, сказал поэт. — Ты что, блин, ментовки больше, чем маньяка, боишься?

— В смысле? — встревожился тот и вновь впрягся в линзы.

— Ну вот, блин, купит наш убийца твой роман, а там, блин, какой-нибудь «манёвр» через «е»…

— А он через «ё»? — всполошился секретарь.

— Через «ё». Не веришь — у Ожегова посмотри.

Секретарь оцепенел в раздумье.

— Где купит? — неуверенно всхохотнул он наконец. — Тираж — тысяча экземпляров, в продажу не поступает, по библиотекам распихиваем…

— Или в библиотеку зайдёт.

— Да ладно там! — занервничал Исай Исаевич. — Будет тебе маньяк по библиотекам ходить!

— Этот — будет.

— Да пока роман выйдет, его уж поймают…

— А Чикатилу сколько ловили?

Секретарь со страхом посмотрел на поэта и схватился за телефон.

— Володя? — взвыл он в трубку. — Ты там ещё букву «ё» не убрал? Нет? Слава те Господи… Отбой, Володя! Пускай неё остаётся, как есть… Да! И вот ещё что!.. Рукопись кто вычитывает? Элеонора? Слушай, скажи ей: если увидит слово «маневр», так его, оказывается, тоже через «ё»…

Белокурая бестия Пушкин смотрел из угла и, казалось, надменно усмехался краешками мраморных губ.

С красиво переписанным стихотворением в кармане Славик ступил в небольшой актовый зал, где под увешанной пейзажиками стеной составлены были столы и расставлены стулья. Судя по всему, прибыл он рановато: в помещении присутствовала одна старушка, сидевшая горбиком к вошедшему. Жидкие желтоватые волосёнки собраны сзади в трогательно куцый хвостик. Беззащитно торчат полупрозрачные розовые ушки.

Заслышав шаги, она поглядела, кто пришёл, и оказалась вдруг вовсе не старушкой, а старичком, улыбчивым, подслеповатеньким. Даже с бородёнкой — мочальной, коротко подстриженной.

— Литстудия — здесь? — спросил Славик.

Старичок умильно посмотрел на рослого юношу и радушно скукожился, личико брызнуло морщинками.

— Здесь, здесь… — приветливо закивал он. — А вы, я вижу, впервые? Стихи, небось, принесли?

— Д-да… один… — замялся Славик.

— Зря, — посетовал старичок. — Надо было все.

— А вы — руководитель?

— Был, — промолвил тот со вздохом. — Пока не подсидели. С сегодняшнего дня студией моей правит Сергей Овсяночкин. Однако давайте знакомиться, — предложил он, протягивая жёлто-розовую лапку. — Пётр Пёдиков.

Славик осторожно пожал хрупкие пальчики, понимая уже, что таким деликатным инструментом затылка не пробьёшь. Даже с помощью молотка.

— Вячеслав Иванов, — представился он.

— Ох ты! — почему-то поразился старичок. — А ударения сменить не пробовали?

Славик его не понял.

— Что-то я о вас слышал, — честно признался он, присаживаясь рядом. — Пёдиков, Пётр Пёдиков… А! Вспомнил… Вы ж у нас главный ёфикатор?

Старичок замурлыкал от удовольствия.

— Да, да… Хотя… — опечалившись, добавил он. — Боюсь, что меня и здесь успели подсидеть.

— В смысле?

— Ну этот… маньяк… Думаю, теперь главный — он. — Пётр Пёдиков скорбно покивал. — Пропаганда… — произнёс он с горечью. — Убеждаешь, агитируешь… А тут тюк кистенём по кумполу — и вся пропаганда!