– Я совсем не хотел обижать отца, – сказал он.

– Если он хочет устроить пир, он его все равно устроит, – сказала Тьюли. Голоса у них сейчас были очень похожи: оба довольно высокие, но звучавшие приглушенно и сдержанно. Она присела на табуретку рядом с его конторкой.

– Я не могу… – сказал он и вдруг замолк. Потом договорил: – Я действительно не хочу устраивать никаких танцев, мама!

– Отец устраивает не танцы, а смотрины, – суховато пояснила Тьюли, любовно поглядывая на сына.

– Мне нет до этого никакого дела.

– Я знаю.

– Дело в том…

– Все дело в музыке, – договорила она за него.

Диамант кивнул.

– Но, сынок, нет ни малейшей причины, – она вдруг заговорила громко и страстно, – ни малейшей, понимаешь, отказываться от того, что ты любишь!

Он взял ее руку и поцеловал.

– Нельзя смешивать такие разные вещи, – сказал он. – Надо бы, но не получается. Я сам к этому выводу пришел. Когда я ушел от Мастера Хемлока, то думал, что смогу и это, и то, и другое… Понимаешь? Смогу одновременно заниматься магией и музыкой, быть отцу хорошим подспорьем и любить Розу… Но из этого ничего не получилось. Нет, нельзя все-таки смешивать такие разные вещи.

– Можно, можно! – воскликнула Тьюли. – Все на свете связано, перемешано…

– Может быть, ты и права – но это для женщин! А я мужчина… И я не могу быть двоедушным, мама!

– Двоедушным? Ты? Ты же отказался от магии, понимая, что если не откажешься, то предашь ее!

Он слушал ее, явно потрясенный тем, как глубоко и хорошо она знает его душу, и возражать не стал.

– Но почему, – спросила его мать, – почему ты отказался от музыки? Этого я понять не могу!

– Я должен иметь только одну душу. Я не могу играть на арфе и одновременно заключать сделки или торговаться, покупая новую партию мулов. Я не могу сочинять баллады и одновременно подсчитывать, сколько мы должны заплатить сборщикам каштанов, чтобы их не переманил Лоубау! – Его голос слегка дрожал, а глаза уже не были так печальны: в них горел гнев.

– Выходит, ты сам себя околдовал, – сказала Тьюли. – В точности как тот твой волшебник, когда наложил на тебя заклятие, чтобы тебя «обезопасить», чтобы ты вечно жил среди торговцев мулами, сборщиков каштанов и тому подобных людей. – Она с такой презрительной яростью стукнула кулаком по толстому гроссбуху, полному сведений о товарах и платежах, точно хотела разбить его вдребезги. – Ты наложил на себя заклятие вечного молчания, сынок, – с горечью проговорила она.

Диамант долго молчал, потом спросил:

– А как еще я мог бы поступить?

– Не знаю, дорогой. Я ведь тоже хочу, чтобы ты жил счастливо и в полном довольстве. И я очень хочу видеть твоего отца счастливым и гордым тобой. Но я не могу спокойно смотреть в твои бесконечно тоскливые глаза! В твои покорные глаза! Ты что же, совсем лишился гордости? Не знаю… Возможно, ты и прав. Возможно, для мужчины всегда есть только один путь. Но мне так не хватает твоих песен!

И Тьюли заплакала. Он обнял ее, а она гладила его по густым блестящим волосам и просила прощения за свои жестокие слова, и он еще крепче обнимал ее, целовал и все повторял, что она самая лучшая, самая добрая мать в мире. Наконец Тьюли собралась уходить, но на пороге обернулась и сказала:

– Пусть уж он устроит этот пир, хорошо, Ди? И постарайся хоть немного тоже повеселиться, позволь себе это.

– Хорошо, – сказал он, желая ее утешить.

Голден заказал огромное количество пива, разных угощений, всякие фейерверки, но музыкантов Диамант решил пригласить сам.

– Ну, разумеется, мы придем! – сказал ему Тарри. – Такой отличный повод! Грех его пропустить. Да любой флейтист сразу сюда прибежит, узнав, что твой отец пир устраивает!

– Хорошо. Можешь передать всем своим музыкантам, что заплатят им, как полагается.

– Ох, да они ради одной славы на таком пиру играть готовы! – сказал арфист Тарри, аккуратный длиннолицый мужчина лет сорока с бельмом на глазу. – Может, ты и сам с нами разок сыграешь, а? У тебя здорово получалось, пока ты выколачиванием денег не занялся. И голос у тебя тоже был неплохой. Над ним бы еще немного поработать, и отлично бы вышло.

– Сомневаюсь, – сказал Диамант.

– А эта девчонка, что тебе нравилась, дочка той ведьмы, Роза, тоже ведь где-то в наших краях скитается. Я слыхал, она с Лабби сбежала. Ну так Лабби, конечно, тоже заявится. И она с ним.

– Вот и увидимся, – сказал равнодушным тоном Диамант и пошел прочь, огромный, красивый и ко всему безразличный.

– Ишь ты, зазнался как! Не может просто так постоять да поговорить с человеком, – проворчал Тарри. – А ведь это я его всему учил! И на арфе играть, и вообще! Да разве старая дружба для богатых что-нибудь значит?