— Вы не узнаете, что такое неаппетитная тема, пока не съедите купленные в супермаркете равиоли, слушая истории о змеиных стоматитах и запахе торнадо, который вобрал в себя содержимое станции переработки канализационных стоков, — откликнулась Лорри.

Бабушка Ровена перехватила инициативу:

— История о Гекторе Санчесе никогда не уходила у меня из памяти. Но только сегодня разговор так естественно коснулся этой темы.

— И чем занимался Гектор на фабрике, изготавливавшей масло для волос? — спросила моя мама.

— Если он, перднув, взорвался пятьдесят шесть лет тому назад, какая разница, что он делал на этой фабрике? — резонно указал отец.

— Я уверена, для его семьи разница была, — твердо заявила бабушка Ровена. — Потому что за эту работу он получал деньги, на которые приобретались еда и все остальное. И потом, он не взорвался, перднув. Такое невозможно.

— Дело закрыто! — торжествующе воскликнул отец.

— Мне исполнился двадцать один год, и мой муж, Сэм, впервые взял меня с собой в таверну. Мы сидели в кабинке. А Гектор устроился на высоком стуле у стойки. Я заказала «Розовую белочку». Тебе нравятся «Розовые белочки», Лорри?

Лорри ответила, что да, а отец недовольно пробурчал:

— Ты просто сводишь меня с ума. Я уже вижу розовых белочек, бегающих по потолку.

— Гектор пил пиво с ломтиками лайма, сидя через стул от этого культуриста. Бицепсы у него были словно окорока, а от татуировок бросало в дрожь. Наименее агрессивным смотрелся скалящийся бульдог на левой руке.

— Ты про Гектора или про культуриста? — спросила моя мать.

— У Гектора татуировок не было, во всяком случае, на тех частях тела, которые не скрывала одежда. Но у него была ручная обезьянка, Панчо.

— Панчо тоже пил пиво? — уточнила мать.

— В таверну Гектор Панчо с собой не взял.

— И где была обезьянка?

— Дома, с семьей. Панчо не любил шум питейных заведений. Предпочитал семейный уют.

Мама похлопала папу по плечу:

— Такая обезьянка мне бы понравилась.

— И вот Гектор, сидя на высоком стуле у стойки, пускает большого «голубка»…

— Наконец-то, — вставил отец.

— …и культурист выражает недовольство запахом. Гектор посылает его, вы понимаете куда, а…

— Этот Гектор был верзилой? — спросила Лорри.

— Пять футов семь дюймов роста, весил фунтов сто тридцать.

— Обезьянка могла бы достойно его заменить, — прокомментировала Лорри.

— Так этот культурист дважды бьет его в корпус, потом хватает за волосы и трижды прикладывает мордой об стойку. Гектор падает со стула, мертвый. А культурист заказывает еще стаканчик виски и просит добавить два желтка, чтобы повысить содержание протеина.

Мой отец широко улыбнулся.

— Так я был прав. Он умер не потому, что перднул. Его убил пьяный культурист.

— Если бы он не перднул, его бы не убили, — стояла на своем бабушка.

Доев суп, Лорри спросила:

— А как обварился Рамирес?

За супом последовало главное блюдо: жареная курица, фаршированная грецкими орехами и черносливом, полента[37] и зеленый горошек, а потом — салат из сельдерея.

Уже после полуночи отец прикатил из кухни тележку с десертами. Поначалу Лорри не могла выбрать между тортом с мандариновым кремом и генуэзским тортом и взяла по кусочку и того, и другого. А потом стала брать с тележки все подряд, благо десертов хватало.

Расправившись с очередным пирожным, Лорри вдруг осознала, что за столом царит мертвая тишина. Когда подняла голову, увидела, что все, улыбаясь, смотрят на нее.

— Восхитительно, — сказала она.

Мы продолжали улыбаться.

— Что? — спросила она.

— Ничего, — ответила моя мать. — Просто такое ощущение, что ты всегда сидела за этим столом.

Лорри отбыла в час ночи, слишком рано для семьи Ток, но поздно для нее. В девять утра ей предстояло учить танцам двух злых венгров.

Сердитые венгры — та еще история. Но я приберегу их для другой книги, если проживу достаточно долго, чтобы написать ее.

У входной двери (я добрался до нее на ходунках) Лорри поцеловала меня. И поцелуй этот стал. бы идеальным завершением вечера… да только поцеловала она меня в щеку, и вся семья стояла в двух футах, наблюдая и улыбаясь, а бабушка еще и чмокала губами.

Потом она поцеловала мою бабушку, мать и отца, то есть ничем не выделив меня.

Правда, снова вернулась ко мне, еще раз поцеловала в щеку, отчего настроение у меня несколько улучшилось.