Комната дочери, как всегда, закрыта изнутри, света нет, но гудит телевизор и приглушённо стонет женщина. «Порнушку опять крутят по видику», — нахмурилась Жанна.

Вытащила из сумочки мобильник, положила на столик у кровати, начала готовиться отойти ко сну. Чёрт бы побрал этих мужиков, только виртуально и умеют раздеть. Интересно, что там они сейчас с ней делают? Самое времечко поспело. Сан Саныч сегодня восхищался жемчужным ожерельем, наверняка уже стаскивает с шеи, разбойник. Герман, конечно, повалил на диван, как всегда, и быстро раздевает, тряся каждой тряпочкой и восхищаясь. А ведь, кажется, недавно женился. Ну-тес, где вы тут, субчики — голубчики?

Стала быстро листать сообщения, все они были — поздравлениями с 8 Марта от тех же эскортных мужчин с пожеланиями, стихами, славословиями.

Вежливые, дневные. Жанна зевнула: «Петрарки, ити их мать». Прокукарекали, благополучно напились на Женский день и удрыхлись. Даже этот… как его… Платонов помалкивает. Неужели нашёл кого? А она-то думала — вот кто будет сопровождать вздохами до смертного часа включительно.

Разделась, но не легла, а села в кресло, дочитала до конца, сексуальных не оказалось — сегодня утром, как всегда, вчерашние уничтожила. Спать почему-то расхотелось.

Из коридора громко застонала женщина. «Звук прибавили, — догадалась Жанна. — Совсем ничего не соображают!»

Вдруг до неё дошло, что стоны не из видика. Ей сделалось жарко: «Устроить им взбучку? Обнаглели вконец!».

Но просто включила музыку у себя в спальне, надела новый пеньюар, подаренный бывшим мужем, возможно, с намёком, и встала перед большой двуспальной кроватью, глядясь в зеркало:

«Боже, как хороша!». Взяла телефон, бухнулась в кресло, набрала: «Как пусто выглядит моя постель», на мгновение задумалась: кому послать? Остановилась на строке «Платонов», нажала посыл. Смс-ка улетела в космос. Хмель внезапно исчез, сделалось ужасающе стыдно. Хотела отключить до утра, лечь, укрыться с головой, чтобы никого не видеть, не слышать, но что-то мешало, сидела, ждала ответа пять минут, десять, пятнадцать. Послала ещё одну, робкое: «Ау?».

Ждала, сколько могла, потом прилегла на краешек хладной постели, пытаясь заснуть. Музыка не позволяла, та самая, любимая, которую обожала слушать, сидя в кафе, с кем угодно, главное, приличного вида. Теперь звучит похоронным маршем. Встала, выключила.

Нарочито страстные стоны, нёсшиеся из девичьей комнаты, были ужасающе фальшивы. Платонов не отвечал. И ни одной СМС-ки ночного содержания, как назло, не приходило.

Случаются в жизни неприятные минуты, впрочем, бывало и похуже.

Твёрдо-чеканным шагом прошлась по коридору и неожиданно для себя громко застучала в дверь дочкиной комнаты:

— Эй, вы, там! Немедленно прекратите безобразие! Чтобы этого мне тут больше никогда не было!!! Ясно?!

Вот тут-то дверь и открылась.

Немигающие, огромные, жёлто-зелёные глаза прямо перед лицом, от них некуда деться.

Такой сон в детстве снился не раз и не два.

Родители легко объяснили причину: оказалось, когда был Тёма ещё совсем маленьким, повадилась кошка Мурка в детской кроватке отдыхать, на груди спящего младенца: её уберут, она обратно запрыгнет — натурально с ума свихнулась. Устроится на спящем, лапки под себя подожмёт, и сидит, в лицо смотрит, не шелохнётся.

— Это она за дыханием следила, принимая нос за мышиные норки, мышку караулила, — высказывала предположение мама, желающая всё всегда объяснить до конца.

— Не знаю, что думала своей кошачьей головой, а делать ей в детской кроватке нечего, — довольно хмуро комментировал отец.

Мать рассказала и про то, как однажды в раннее воскресное утро отец взял да отвёз не поддававшуюся никаким увещеваниям Мурку на трамвае до конечной остановки, выпустил гулять в пригородной лесопарковой зоне, а сам вернулся обратно на том же трамвае.

Мурки не было два дня, на третий объявилась — нашла кошачьим чутьём дорогу и прямым ходом — в артёмкину кроватку.

Тут за дело пришлось взяться ей самой. Усадила любимицу в корзину и отвезла на автобусе в деревню, где отдала кому-то делом заниматься — мышей ловить. Из деревни Мурка не вернулась: слишком далеко, а скорее всего, понравилось ей жить на новом месте.

Кошку Мурку Артём со временем забыл совершенно, только близкие жёлто-зелёные глаза, выпуклые, словно бы стеклянные в своей глубокой прозрачности, врезались в память отдельно, сами по себе, знаком непонятной угрозы.

Висели, к примеру, в доме над столом часы-ходики с небольшим маятником, гирьками, нарисованной на циферблате кошачьей мордочкой, вполне симпатичной, и вырезанными на месте глаз отверстиями. Когда маятник качался туда-сюда, с такой же скоростью глаза мелькали в этих отверстиях туда-сюда, туда-сюда.

Загляделся на часы четырёхлетний Артём, долго — долго смотрел да вдруг как заревёт! Пришлось родителям убрать и ходики с мордочкой. Данный факт собственной биографии зафиксирован уже без подсказок старших, вызывая лёгкое подобие стыда: как-никак мужчина, реветь которому в любом возрасте не полагается.