После долгой дороги чай показался ему божественно вкусным. Он так и не овладел искусством заваривания чая, хоть и готовил его для Тхиммы вот уже двадцать пять лет. Быть может, это одно из тех дел, которые только женщинам и удаются, подумал он.

– Чего вы от нас хотите? – спросила старуха. Теперь она, словно догадавшись о цели его визита, вела себя с б'oльшим подобострастием.

– Выяснить, правду ли вы нам рассказали, – спокойно ответил Мурали.

Старуха собрала соседей, чтобы он расспросил их. Соседи на корточках расселись вокруг раскладушки. Мурали попытался уговорить их сесть вровень с ним, однако впустую.

– Где он повесился?

– Да прямо тут, сэр! – ответил старый крестьянин с обломанными, покрытыми пятнами бетеля зубами.

– Что значит «прямо тут»?

Старик указал на кровельную балку. Мурали не мог поверить: повеситься на глазах у всех? На глазах у коров и жирного быка?

Он слушал рассказы о человеке, рубашка которого так и продолжала висеть на крючке у двери. О недороде. О долге ростовщику. Три процента в месяц, да еще и сложных.

– Его разорила свадьба первой дочери. А он знал, что ему придется выдавать замуж и вторую – вон ту.

Все это время вторая дочь простояла в углу двора. Мурали увидел, как она, услышав сказанные о ней слова, отвернулась – медленно и измученно.

Когда он уже шел от дома к автобусу, его бегом нагнал один из крестьян:

– Сэр… сэр… знаете, моя тетушка покончила с собой два года назад… вернее, год назад, сэр, а она была мне все равно что мать… может, Коммунистическая партия…

Мурали схватил его за руку, сжал ее с такой силой, что ногти вонзились в кожу крестьянина, заглянул ему в глаза:

– Как зовут дочь?

К остановке автобуса он подходил медленно, волоча по земле кончик зонта. Ужасная история самоубийцы, вид разжиревших коров и быка, искаженное болью лицо дочери покойного – все это жгло его душу.

Он думал о времени двадцатипятилетней давности, о том, как приезжал в эту деревню с записной книжкой и мечтами стать индийским Мопассаном. Как бродил по ее кривым улочкам, где дети играли в жестокие игры, спали в тени поденщики и повсюду стояли тихие лужи густых помоев. Вспоминал о неотделимой от каждой индийской деревни смеси поразительной красоты и грязи, о вспыхнувшем в нем уже при первых приездах сюда желании воспеть ее и заклеймить позором.

И ощущал потребность, такую же, как прежде, навсегда сохранить все увиденное и услышанное.

В то время Мурали навещал Деревню Соляного Рынка ежедневно, занося в свою книжечку скрупулезные описания крестьян, петухов, быков, свиней, нечистот, детских игр, религиозных праздников, – он собирался использовать все это в серии рассказов, которые сочинял вечерами в читальном зале городской библиотеки. Он не был уверен в том, что Партия одобрит его рассказы, и потому отослал их, подписав псевдонимом – Искатель Справедливости, – редактору майсурского еженедельного журнала.

Неделю спустя редактор почтовой открыткой вызвал его из Киттура для разговора. Мурали поездом приехал в Майсур и полдня прождал в приемной редактора, пока тот не призвал его в свой кабинет.

– Ах да… молодой гений из Киттура. – Редактор поискал на своем столе очки и вытянул из конверта сложенные вдвое листы бумаги – рассказы Мурали; сердце молодого писателя бурно забилось.

– Мне захотелось увидеть вас… – редактор уронил рассказы на стол, – потому что в том, как вы пишете, чувствуется талант. В отличие от девяноста процентов наших писателей, вы ездили в деревню, наблюдали за ее жизнью.

Мурали покраснел. Впервые человек, говоривший о нем, употребил слово «талант».

Редактор выбрал один из рассказов, молча просмотрел его.

– Кто ваш любимый писатель? – спросил он, покусывая дужку очков.

– Ги де Мопассан.

Впрочем, Мурали тут же поправился:

– После Карла Маркса.

– Давайте не будем выходить за пределы литературы, – резко произнес редактор. – Каждый персонаж Мопассана подобен вот чему… – Редактор согнул указательный палец и повертел им в воздухе. – Он хочет, хочет и хочет. Хочет до последнего дня своей жизни. Денег. Женщин. Славы. Еще больше денег. Больше женщин. Больше славы. А ваши герои, – он разогнул палец, – решительно ничего не хотят. Они всего лишь расхаживают по точно описанной деревне и предаются глубоким размышлениям. Бродят среди коров, деревьев, петухов и думают. А потом опять бродят среди петухов, деревьев и коров и опять думают. И это все.

– Они думают о том, как изменить мир к лучшему… – запротестовал Мурали. – Они стремятся улучшить общество.

– Они ничего не хотят! – рявкнул редактор. – А я не могу печатать рассказы о людях, которые ничего не хотят.

Он бросил Мурали пачку листов:

– Когда найдете людей, которым чего-то хочется, приходите!

Переделывать те рассказы Мурали не стал. И сейчас, дожидаясь автобуса, которому предстояло отвезти его в Киттур, гадал – не валяется ли и поныне их стопка где-то в его доме?