В чем же заключается чистый и практический результат нашего функционального переосмысления мифологии? Здесь опять имеет место не просто словесная перестановка. Если прежняя концепция мифа не нацеливала полевика ни на что другое, кроме записывания рассказов и поиска того, что они «объясняют», то задача функционалиста намного сложнее. Он должен изучить миф в его конкретном воплощении. Находят ли определенные мифы воплощение в ритуале? Ссылаются ли люди постоянно на другие мифы при обсуждении моральных и социальных установлений? Рассказывают ли неизменно по определенному случаю третьи мифы? Все эти проблемы могут быть разработаны в том наиболее трудном типе полевой работы, который заключается в том, чтобы жить жизнью туземцев, бок о бок с ними, в том, чтобы разделять с ними их заботы и их занятия, а не просто заносить на бумагу показания. Связь между мифом и магией, например, может быть лучше всего изучена в процессе наблюдения магических обрядов в действии. Функцию мифа, о котором шла речь выше,— мифа любви и любовной магии — у меня была возможность понять, главным образом прислушиваясь к эху драматических происшествий, отслеживая деревенские сплетни и зная о том, что действительно происходило в деревнях. Миф об Иве и Кумилабваге живет в любовной практике и ухаживании у троб-рианцев, в отношениях между братом и сестрой и между теми, кому позволено иметь полового партнера, а также в соперничестве между общинами Ивы и Кумилабваги.

Таким образом мы показали, что наиболее древняя сторона первобытной культуры представляется живой, действующей, динамичной, когда мы изучаем ее в соотношении со всем контекстом племенной жизни, а не просто как комплекс историй, зафиксированных этнографом в своей записной книжке.

Функция материальной культуры

Можно быть уверенным, что другие аспекты культуры также «насыщены» функцией, то есть способностью длительно осуществлять работу, удовлетворять человеческие нужды, соотноситься с потребностями. Полевик в своих наблюдениях видит, что каждый инструмент постоянно используется. Поэтому по ходу изучения материальной культуры исследователь быстро отучается видеть перед собой музейные образцы, раскладываемые по сериям в соответствии со сравнительным или диффузионистским принципом. Его впечатляет тот факт, что для туземцев материальные объекты обретают свое первостепенное значение именно при их ручном использовании. Он обнаруживает также, что ручное применение оружия, орудия, магической безделушки или религиозного образа незаметно переходит в то, что можно было бы назвать умственным или духовным применением; то есть что материальные объекты глубоко укоренены в верованиях, традиционных установках и типах социальной организации племени.

Если, кроме того, взять материальные объекты, имеющие более непосредственный социологический характер, такие как жилища, средства передвижения, места магического или религиозного поклонения, атрибуты публичных сборищ, схемы поселений, то полевик, желающий в максимальной степени вытащить значение из физического предмета, из определенного природного окружения своего племени, — все более и более подводится к изучению функции. А под функцией здесь я понимаю характер того, как какой-нибудь дом или каноэ, или ритуальная площадка соотносятся с телесными и духовными потребностями членов племени. Таким образом, даже в материальной культуре простой интерес к технологии или к типологизации образцов (в случае с музеем) должен уступить место в полевой работе изучению экономики того, что составляет владение человека, социологической сцеп-ленности сооружений, возведенных племенем, магической, религиозной, мифологической и духовной значимости каждого объекта, который человек создает, которым владеет и которым пользуется.

Функциональная полевая работа состоит всегда в изучении сцепленности или корреляции аспектов культуры в их реальном применении. А под применением я имею в виду не просто манипуляцию, не просто непосредственное или инструментальное удовлетворение потребностей, но «телесные установки» в самом широком бихевиористском смысле, когда тело включает в себя сознание: имеются в виду представления, верования и ценности, которые концентрируются вокруг объекта.

Очевидно, объяснение обычаев должно идти по тем же направлениям. Обычай, то есть традиционно стандартизированная привычка, или, как современный физиолог назвал бы его, условный рефлекс, всегда является составной частью некоего большего целого. Детальный анализ

социальной организации и культуры, как правило, показывает нам, что большинство обычаев (на деле все обычаи) интегрированы в целый ряд институтов. Но я не могу вдаваться далее в подобный детальный анализ. Я дал достаточно ссылок на другие свои работы, особенно на два своих кратких, но исчерпывающих высказывания из «Американской энциклопедии общественных наук» (том «Культура») и из энциклопедии «Британника» (том «Антропология», изд. 13-е, перепечатано в 14-м изд. под заголовком «Социальная антропология»).

Я не смог здесь дать полное определение тому, что я понимаю под функциональным методом. Скорее я постарался заинтересовать читателя, а может, заинтриговать его. Если я преуспел в этом, то цель этого бессвязного предисловия достигнута.

Б. Малиновский Тамарис, октябрь 1931

Я выбрал для данной книги наиболее ясное, то есть наиболее правильное название отчасти для того, чтобы внести свою лепту в реабилитацию необходимого, но зачастую неверно применяемого термина сексуальный,отчасти чтобы заранее непосредственно оповестить читателя о том, чего ему следует ждать в наиболее откровенных местах книги. Для первобытного островитянина Южных морей, как и для нас самих, секс не является простым физиологическим действием двух партнеров; он подразумевает любовь и ухаживание; он становится ядром таких почтенных институтов, как брак и семья; он наполняет собой искусство и создает собственные чары и собственную магию. Он окрашивает собой почти любой аспект культуры. Сексв его самом широком смысле (а именно так я использовал его в названии предлагаемой книги) представляет собой скорее социальную и культурную силу, нежели просто телесные отношения двух индивидов. Но научная трактовка данного предмета с очевидностью влечет за собой живой интерес к биологическому ядру. Антрополог поэтому должен дать описание непосредственных контактов между двумя любовниками — какими мы видим их в Океании, то есть сформированных своими традициями, послушных своим законам, следующих обычаям своего племени.

В антропологии сущностные стороны жизни должны излагаться просто и полно, хотя и научным языком, и подобное ясное изложение на деле не может обидеть ни самого деликатного, ни самого предубежденного читателя; не может оно пригодиться и любителю порнографии, и менее всего способно привлечь незрелый интерес молодого человека. Ведь похотливость гнездится в опосредованных фантазиях, а не в простых и прямых высказываниях. Читатель увидит, что туземцы в конечном счете рассматривают секс не только в качестве источника наслаждения, но как нечто в действительности серьезное и даже сакральное. В то же время их обычаи и взгляды не лишают секс его способности трансформировать грубый материальный факт в удивительный духовный опыт, набрасывать романтическое очарование любви на технику интимных отношений.

Установления тробрианского общества позволяют простой грубой страсти созреть до любви на всю жизнь, полностью расцвести в силу личного влечения, укрепиться за счет многочисленных уз и привязанностей, возникающих с появлением детей, за счет общих волнений и надежд, общих целей и интересов семейной жизни. Возможно, в смешении непосредственно плотского с романтическим, а также в далеко идущих и важных социальных последствиях того, что является в первую очередь наиболее личностным событием, — именно в этом богатстве и многообразии любви заключается ее философская тайна, ее очарование для поэта и ее интерес для антрополога.