Для организации такого хозяйства он занял у своего приятеля Перфильева тысячу рублей, чему был неска

занно рад и сообщал жене 27 сентября 1867 года, что он будет богат, и купит шапку, и сапоги, и все, что велишь».

Итак, затраты на обработку земли и уборку урожая иполне окупались выручкой от продажи пшеницы. Еще более успешной оказалась сделка в Самарской губернии, где Толстой приобрел 1,8 тысячи десятин земли по восемь рублей за десятину. Его сестра, в отличие от него, продавала крестьянам землю по 90 рублей за десятину, и в результате этого ее дети оказались бедны, а крестьяне благоденствовали. Он также получал большой доход от Абрамовской посадки на протяжении 40 лет. Крестьяне обрабатывали землю и зарабатывали с каждой десятины по 6–7 рублей в год. По подсчетам писателя, он мог получать с этого надела доход в 500 рублей за год и хворост в придачу.

Оперируя суммами, которые не снились ни Гоголю, ни Достоевскому, ни даже Тургеневу, Лев Толстой заключал договоры и сделки с издателями как автор жесткий, бескомпромиссный и предельно прагматичный. Ни о каком соглашении и речи быть не могло, если, например, в нем не предусматривалась выплата гонораров авансом. Лев Николаевич диктовал размеры гонораров, отказывался от прежних обязательств, «разрывал союзы», если бывал недоволен текущими условиями или расчетами причитавшихся ему дивидендов. «Что наш расчет и дивиденд?» — сухо вопрошал автор «Войны и мира», торопя издателя «прислать то, что следует, в Москву».

Возможно, многим покажется циничной его игра с Катковым и Некрасовым, каждому из которых он пообещал рукопись объемом в 20 листов. И даже, уже отдав рукопись Каткову (500 рублей за печатный лист, причем 10 тысяч рублей получил вперед) и оставив за собой право на издание романа отдельной книгой, он продолжал двойную игру: «манил надеждой» Некрасова, отдавая себе отчет в том, что такие условия слишком тяжелы для «Современника» и Некрасову не по карману.

Впрочем, собственные издательские дела Толстого шли неважно. Книгопродавцы, по его мнению, были плутами, из-за которых «книжки продавались, но не слишком». Вопрос о гонорарах по-прежнему оставался актуальным для писателя, и он часто заводил об этом

разговоры. Он знал, что француз Бурже получал за роман 30 тысяч франков от журнала, а кроме того, еще и от самого издателя книги, а Тургенев с Достоевским — много меньше самого Толстого. Но были и другие примеры: Леониду Андрееву платили тысячу рублей за лист плюс писатель получал проценты от прибыли за издания своей книги. В этой связи Толстой любил цитировать философа И. Канта: «Есть только одно наслаждение — отдых после труда (прогулки, музыка); блага, получаемые за деньги, — не настоящее наслаждение».

«Стыдно, — как бы вторил Толстой Канту, — за свое ремесло, которое считалось почтенным, получать деньги. Как только деньги вмешиваются в творческое дело, делается самое гадкое». Он напоминал, что 70—150 лет тому назад существовал небольшой кружок людей, которые ценили тонкое искусство; из него выделялись те, которым авторы хотели угождать, а теперь авторы стараются угождать толпе. Английские и американские писатели находятся в зависимости от издателя, им надо либо дать взятку, либо писать так, как продиктует издатель. Удивительное развращение богатого общества! — сокрушался Лев Николаевич по поводу деградации издательских и авторских вкусов.

В имущественных вопросах, когда жизнь стала катиться «под гору», Толстой стремился сохранить любовные отношения. Он был уверен в том, что, если бы по его инициативе не состоялся раздел имущества между близкими, он озлобил бы их против себя — хотел «сохранить их чувства (жены и детей. — Н. Н.) ко мне, а потерял свое чувство к ним».

Лев Толстой любил деньги, но с возрастом отношение к ним у него менялось. В период семейного счастья, например, он был твердо убежден в том, что писательский труд должен хорошо оплачиваться; высоко ценил свое имя — «Лев Толстой» и повесть «Детство» публично оценивал не ниже «Илиады» Гомера.

В 1880-е годы начался духовный поиск или кризис писателя, приведший к кардинальной переоценке многих критериев и постулатов, которыми он прежде руководствовался. Жизнь в условиях избытка материальных ценностей стала казаться ему невыносимее жизни како-

i'O-нибудь бродяги. Близкие вспоминали о его матери, к< >торая до замужества была склонна к шокирующим по- пупкам: могла, например, подарить подруге-компань- (>нке тысячи рублей в качестве приданого. Покойная маменька писателя была, конечно, тут ни при чем. Толстой кардинально изменился по экзистенциальным причинам: в глубинах своей души, на уровне мировоззрения. Гели, скажем, Фет по прочтении мрачного Шопенгауэра написал самые светлые стихи в своей жизни, то Лев Николаевич почерпнул у прославленного немца лишь отвращение к жизни во всех ее «гадких» проявлениях. В 1883 году он выдал жене доверенность на ведение всех имущественных дел, а спустя девять лет «подписал и подарил то, что давно уже не считал своим». По раздельному акту вся недвижимость, оцененная в 550 тысяч рублей, I прешла к его жене и детям. Это было четкое осознание пагубности денег, этой опьяняющей фатальности, сьеда- н >щей жизнь и счастье. Он теперь был убежден в их греховности и считал, что гений и деньги — не совместимы. I уколись — не товар. Она — не продаваема. Многие годы 1олстой упорно копил деньги, скупал дешевые башкирские земли, а подводил итоги полным отрицанием денег, < читая их величайшим развратом, преступлением. Писатель рассуждал об опасности богатства, вреде денег, но имел при этом полумиллионное состояние; говорил о грех аршинах земли, а сам при этом имел 8 тысяч десятин. Его семья за одну неделю проживала больше, чем любая крестьянская семья могла прожить за год.

Многие считали, что его теория о деньгах явилась результатом пребывания семьи в Москве. Писатель не раз выражал недовольство этим фактом, хотя идея покупки дома в Долго-Хамовническом переулке принадлежала, по словам Софьи Андреевны, ему. Колкости сыпались на него в печати и в корреспонденциях за то письмо, которое он опубликовал в прессе об отказе от собственности и в этой связи просил более не обращаться к нему за денежной помощью. Это письмо было напечатано 20 сентября 1907 года в «русских ведомостях». В распоряжении Толстого находилось небольшое количество денег, несколько сотен рублей. В своей будничной жизни писатель пользовался состоянием Со-