Каждый день приносил Толстому неожиданные встречи, новые истории и просьбы. Просителей было много. Старообрядцы, распространявшие по всей России запрещенные сочинения своего кумира, молодой слесарь из Волочиска, изменивший свои взгляды под воздействием трактата «В чем моя вера?», донские псаломщики, сочувствовавшие Льву Николаевичу, семина

ристы, погорельцы, прохожие, депутаты Государственной думы, петербургские телеграфисты и типографщики, трезвенники, горячо спорившие с сыновьями писателя и не пившие за столом даже кваса, считая, что «в нем тоже есть алкоголь», крестьяне, прошедшие пешком за 30 верст и общавшиеся с Толстым больше часа, социалисты-революционеры, урядники, калужские учителя. Каждый из них мечтал увидеть писателя, Ясную Поляну. «Уехала Таня — приехала госпожа Молост- вова. Она уехала — приехал Американец», — делал «статистические» пометки Лев Николаевич, адресуясь к жене. Иногда он вносил уточнения: «У нас всё хорошо, только посетителей много».

Наряду с неизбежной эмоциональной нагрузкой «многолюдные, шумные беседы» приносили и «премного интересного», любопытного, свежего. И. Г. Максимович, «прямой, хорошо говорящий по-русски» и переводивший произведения Толстого на сербский, был принят «очень радушно». Впрочем, как и журналист О. Малхисян, сообщивший об армянских погромах в Турции. Желанными гостями оказались и доктор А. В. Мартынов, осмотревший Л. Толстого и не взявший за это гонорара, уездный предводитель Мегден, предупредивший писателя о слежке за ним, скрипач А Я. Мо- гилевский, музицировавший в яснополянском зале, «приятный» И. Ф. Наживин, управляющий Тульским оружейным заводом А В. Кун, с которым было «приятно беседовать», фельдшерица Е. П. Кутелева, полезная писателю в вопросах помощи голодающим, А Колесни- ченко, бросивший под влиянием чтения книг писателя Военно-медицинскую академию, ломинцевские мужики, вдохновившие Толстого на написание «Что же делать?», старообрядец Максимович, он же — «табачная держава», ставший прототипом героя «Божеского и человеческого». После подобных встреч Лев Николаевич не раз говорил, как ему «интересно видеть людей».

Но бывали случаи, когда Толстой настоятельно просил своих близких «оберегать»его от посетителей. В такие моменты писатель морально и физически ощущал ужасную «усталость и головную боль», но должен был при этом «сосредоточенно работать». Камердинер

Сидорков поражался количеству посетителей, особенно после смуты 1905 года. «До этого, — отмечал он, — ходили два-три дня в неделю две старушки да две вдовы. 1еперь же ходят ежедневноот трех до 35-ти человек». (жрупулезному Маковицкому удалось описать лишь толику людского потока, стремившегося в Ясную Поляну. Из его поля зрения «выпали» встречи и беседы, проходившие за утренним чаем, поскольку сам он в это время занимался врачебной практикой.

Писатель старался поговорить с каждым, невзирая па чины и титулы. Поэтому в его «паутине любви» оказались: «слащавый» Измайлов, представитель бабист- с кого движения Аз Изулла, в учении которого писатель не нашел «ничего чудесного, догматического, одно нравственное учение», «бедный, умалишенный» инок, тульские интеллигенты в количестве семи человек, три теософки, тамбовский каптенармус, прочитавший

Царство Божие» и покинувший после этого службу, неврастеничный, застенчивый Картушев, беседовавший с писателем наедине в его кабинете, молодой башкирский музыкант, проживавший в Нью-Йорке, оказавшийся «очень приятным и умным», управляющий Классен из Гаспры, «предобрый немец-старичок», получивший от Толстого в подарок «самую лучшую книгу» —

• Круг чтения», музыкант Клечковский, игравший на рояле и способствовавший утверждению в писателе мысли, что музыка всегда вне «умственного и идейного», пожилой директор петербургской Публичной библиотеки Д. Кобейко, желавший приобрести письма декабристов, хранившиеся, по его мнению, у одной из монахинь Шамардинского монастыря, купец Копылов, договорившийся с Толстым о покупке леса, крестьянин из Лаптикова, пришедший говорить о вере, путешественница Корсини, объехавшая полмира, крестьянский писатель из далекой Калмыкии, написавший под влиянием Толстого пьесу, поставленную в Омске, Л. Ландов- с'кий, с которым Толстой беседовал о Тургеневе и Руссо, купец из Царицына, пришедший в Ясную Поляну православным, а ушедший христианином, революционерка В. Д Лебедева, петербургские студенты, «не сомневавшиеся в том, хорошо или дурно быть студентами»,

• «тихий, спокойный, серьезный» переписчик Б. Н. Леонтьев, некая Лида, представлявшая из себя лишь «зачатое '/в доброго человека», Лодиан, выдававший себя за американского инженера, а на самом деле, по словам Н. Л. Оболенского, являвшийся японским шпионом, пробиравшимся на Тульский оружейный завод, брат Григорий, убежденный в том, что он и Лев Николаевич — «одна копна», одинокий босяк из Батума, «умный, даровитый», прокармливающий себя пением, пьяная баба-попрошайка, укравшая у Александры Львовны кофту, пара новобрачных, мечтавшая о разводе, приятный американский профессор социологии, поведавший Толстому о судьбе негров в Америке, тульские мальчики, с которыми писатель гулял по окрестностям Ясной Поляны, предварительно накормив их, «удивительные люди» — братья-добролюбовцы, с которыми Толстой был на «ты», двадцать школьников, которым он поведал историю про мальчика-вора, речистый, всё осуждавший прохожий, которому писатель посоветовал меньше осуждать, высокомерная барыня, приехавшая непонятно зачем, развязный инженер, старообрядцы-сибиряки, отказавшиеся от военной службы, молодой квакер, «внятно говоривший по-русски», священник, внушавший Толстому мысль о том, что существующий мир — иллюзия, писательница Авилова, «писавшая, по мнению Толстого, — лучше Андреева», но «легкомысленная» и «вся в бриллиантах», англичанин, озабоченный переездом духоборцев на Гавайские острова, барыня, оскорбившая Толстого за то, что он не прочел ее повесть, поэт Баскин-Серединский, жаждавший похвал, «богатый, образованный, малоумный» башкирский султан, богобоязненный старик, студент, «открывавший Америку, давно уже открытую», портной, желавший безвозмездно поработать в Ясной Поляне, татарин Вайсов, «закостеневший в магометанских догматах».

Бурный людской поток вызывал внутренний протест, порой робкий — «полон дом народа», «мало работал», а порой решительный — «уехать бы куда-нибудь от посетителей!». Но «пропасть любопытствующих», разгуливавших по парку, всё нарастала. На выручку му

жу вновь приходила Софья Андреевна, заводившая беседы с кем-то из пришедших. Она волновалась за Льва Николаевича, видя его уставшим от многочисленных гостей, и бескомпромиссно комментировала: «они крадут у него здоровье» или от них «надо браунингами его защищать». Но посетители мало задумывались обо всем этом. Трудно подсчитать общее суммарное количество часов, потраченных гением на общение с ними. Не проходило и дня без гостей и прохожих, требовавших к себе внимания. Поражает и восхищает, с каким достоинством нес свою тяжкую ношу Толстой, убежденный в том, что «закон жить в любви со всеми тем и хорош, что его всегда надо исполнять».

Писатель нередко корил себя за то, что порой ему приходилось отказывать просьбам истинно нуждавшихся. Но ведь и «Ротшильд, — успокаивал он себя, — не смог бы удовлетворить все денежные требования, которые предъявлялись ему». Обилие просящих Толстой связывал со «слабым государственным благоустройством, порождавшим такую большую бедность».

Часто, выходя на утренние прогулки, писатель видел в окно передней толпы ожидавших его людей и задавался вопросом: «Как же с ними быть?» Но каждый раз предпочитал отвечать так «Не отказывать — будет их больше, миллион! Отказывать — трудно». Тем не менее Толстому приходилось объяснять, что «ни денежной, ни ходатайственной помощи оказать не может». Особенно возмущали его здоровые, молодые ребята, приезжавшие в Ясную Поляну на поезде для того, чтобы отнимать деньги у нищих. Ведь если «раздавать в день три рубля — не хватит никаких денег. Тула близка, их без числа».