Рядом с Лаером, но за границей пентаграммы, как и сигнист находилась Уна. Поскольку всполохи ее ореола не давали затуманенному искрицей сознанию Хранителя кануть в окончательную безотчетность, она терпеливо высидела все десять часов, за которые сигнист выбил меньше четверти рисунка.

Чтобы полностью набить сигну должно было уйти четыре дня, хотя по приблизительным подсчетам сигниста требовалось не меньше полутора недель. Однако целебные зелья готовимые Смотрителем, за ночь снимали всю опухоль и подживляли травмированную тонким шилом кожу. В процессе набивания сигны Лаер по частям втягивал в себя магию. И на третий день, когда осталась небольшая часть, Плэр Ишеома, сигилы Берегини и Души Ветра, несколько концентрирующих и связующих вязей, и два золотых сечения Салфитской западни, Лаер сделал неприятно открытие. Что-то, по-видимому, в его магии замкнуло или переклинило. Потому что правая кисть просвечивала.

Ее оторвало восемь лет назад во время проведения Связующего обряда, и Лаер потратил полгода, чтобы воссоздать ее. Долгих шесть месяцев наполненных адской болью и мучением, потому что плоть отторгала искусственно создаваемую кисть, не спеша свыкаться с линией управления вживленной в глубокие мышечные ткани предплечья, он терпеливо ждал, когда рука станет полноценной.

Заметил, что кисть просвечивает чисто случайно — Уна стала обновлять лучину и обронила ее. Деревянная столешница жадно вспыхнула, Лаер заслонил глаза, мельком отметив, что что-то не так с рукой, и послал импульс, погасивший так и не начавшийся пожар. Испуганно визжащая Уна отскочившая ему за спину недоуменно притихла.

Он вспомнил о руке только к утру. Придирчиво оглядел ее, и впервые в жизни заключил что ему что-то померещилось (те галлюцинации, когда на него двигался дом, после того как он смешал искрицу и перцовку в расчет не принимаются). И тут, увлекаемый непонятным желанием, заслонил ладонью яркое зимнее солнце, пытливо заглядывающее сквозь пролом в стене и крыше. И обомлел, разглядев четко обозначенные кости и суставы, вены и артерии, видимые до той самой границы, где начиналась его истинная плоть. Увиденное повергло его в такой шок, что зашедший Ирте минуты две тормошил его за плечо, пытаясь привести в чувство. Потом еще минут пять оба в ступоре взирали на руку Лаера. Пришла Уна не оценившая трагедии, за что была нещадно обругана со стороны Хранителя.

Он не хотел смотреть вторую руку, догадываясь, что он может увидеть, но решив, что самый глупый страх — бояться знать, отчаянно взвыл, когда его догадка подтвердилась. На левой руке просвечивали большой, указательный и средний пальцы, которые он случайно себе отрезал сражаясь на лезвиях (это три с половиной локтя обоюдоострой великолепно заточенной булатной полосы стали, без каких либо намеков на рукоять — умение сражаться ими гарантирует мастерство владения мечом, да и любым холодным оружием). И воссоздал пальцы по тому же принципу что и кисть. Но если уж быть точным, то это случилось раньше, и он кисть воссоздавал по примеру пальцев.

Лаер долго собирался с духом, чтобы посмотреть в зеркало, хотя Ирте и уверял что глаза у него прежние и проклятый уродливый шрам на щеке, который Лаер ненавидел всей душой, не проступает, но он все же с опаской взирал на свое отражение.

Боясь, что положение дел ухудшится, Лаер не приемлющим возражений тоном приказал сигнисту закончить сигилы, и сигну в целом сегодня же. Итогом стало полное истощение магического фона у Лаера, вследствие резкого втяжения сопротивляющейся магии, его двукратный обморок, несмотря на действие искрицы, адская боль по всему ходу сигилов, опять же не смотря на действие наркотика, и слабая власть над телом.

Беспрестанно ноющее тело, слабость, бессонница и медленно начинающая действовать сигна, но пока все еще не дающая полного права надолго удаляться от отчерченной границы приводили Лаера в молчаливое бешенство, хотя он прекрасно понимал что все и сразу — слишком легко для такой сволочи как жизнь. Самое интригующее, унять его бесконтрольную злобу смогла только Уна, единственная, кто не особенно боялся находиться рядом с Лаером. Ирте, осознающий что Хранитель и святого сейчас может довести до белого каления, предусмотрительно не совался под испепеляющий изумрудный взор.

Уна просекшая, что Лаер может грозить ей сколько угодно, но ничего не сделает, пользовалась своим положением с большой осторожностью, чем немного подкупила Хранителя.

— Вот скажи, ты дура, да? — хмуро поинтересовался у нее Лаер, складывая в свой ларец книги и листы.

Девушка что-то тихо напевавшая и изумленно листающая бестиарий, сидя на перине Лаера, даже ухом не повела, зная, что единственное чего сейчас ему хотелось это ругаться. А в словесных баталиях с Лаером тягаться бесполезно, он не только расскажет то, о наличии чего она в себе никогда не подозревала, но и сумеет это доказать. Поэтому Уна мысленно высказала Лаеру кто он такой и чего достоин, а вслух лишь неопределенно хмыкнула.

Лаер, не дождавшийся неосторожно ответа, захлопнул крышку, прищемив себе палец, и тихо взвыл от злости.

В глазах снова появились мельтешившие черные точки, дико скрутило живот, и зазудела спина — ореол учился сотрудничать с силой сигны. Хранитель подскочил и ринулся прочь из помещения, едва успев перевесится через перила крыльца, ощущая невыносимой силы болевые спазмы смешавшие внутренности в кашу. Лаер сплюнул кровь, и ослабев повис на перилах. Кое-как поднявшись и ужасно шатаясь, зашел обратно, по стеночке добрел до своей перины и рухнул на нее. Уна, наученная горьким опытом предыдущих пяти раз, не пыталась ему ни помочь, не поговорить. Лаер сдержал протяжный стон, прикусив кончик подушки. Сейчас все пройдет… Вот сейчас…