Трусы умирали первыми... от страха и бездумных действий. Василий понял, что так он погибнет, он должен обуздать свой страх. Ему помогла одна мысль, которая уже не один век осеняет светлый разум умных воинов. “ВСЕ РАВНО, КОГДА ты умрешь — сегодня или через пятьдесят лет, ВСЕ РАВНО, ГДЕ ты умрешь — на этой залитой кровью площади Грозного или в кровати под теплым одеялом, окруженный врачами, ВСЕ РАВНО, ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ — от пули снайпера в бою или под колесом автомобиля на Тверской улице. Все это ЛИШЬ ПРОБЛЕМЫ БЛИЗКИХ, а не твои проблемы”. Смерть универсальна, это великое равенство существования, она делает равными президента и последнего бомжа. Это переход куда-то еще, где мы пока не были, куда нам пока нельзя. Как будто мы едем на поезде, останавливаясь на многочисленных станциях, кто-то сходит на перрон раньше, кто-то позже. Вот и все... Главная загадка жизни заключается в том, что мы не знаем, кто из них выиграл — тот, кто прошел всю дистанцию до конца, или внезапно сошел на первой станции.

После осознания этой простой истины Василий стал очень спокойным в бою, вернулась рассудительность и какое-то шестое чувство предвидения того, что наступит в следующий момент.

Василий знал, что он тяжело ранен, но не знал, насколько тяжело. Сильной боли не было, немного жгло в груди. Но он прекрасно знал, что большинство раненых на войне погибает не от смертельного ранения, а от потери крови. Оставшись один в комнате третьего этажа, среди архивных полок с папками и старых канцелярских столов с инвентарными номерами на бирках, он не знал, когда его отсюда вытащат. Он собрался с силами и пополз к двери на лестницу. Внизу было подозрительно тихо, стрельба на улице прекратилась.

— Мужики! Ранен я, помогите! Санитары! Сюда! — хрипло прокричал пехотинец и сильно закашлялся от натуги. На губах появился знакомый с детских драк солоноватый привкус крови.

Он еще что-то прокричал вниз по лестнице. Ответа не было.

— Неужели ушли? — эта страшная мысль ударила его словно электрическим током. — Один?

Он перевернулся на живот и пополз к окну. — Эх, мабута, мабута, неужели оставили меня одного!

Василий, опираясь на автомат, привстал на колени так, что стала видна вся площадь. К удивлению, к зданию спокойно, не пригибаясь, шли чеченские ополченцы, одетые кто во что горазд — кто в хороший натовский камуфляж, кто в рваную гражданскую одежду, но с каской на голове и с автоматом в руках и неизменным гранатометом за плечами.

— Отошли...

Василий инстинктивно вскинул автомат и прицелился. Первая очередь свалила в грязь на площади двух ополченцев. Василий срезал их, как в кино. К дому побежал третий, сжимая автомат в руках. На нем была пуховка черного цвета, на голове каска. Он что-то кричал на ходу. Пехотинец дал еще одну длинную очередь, но пули, щелкая об асфальт, так и не догнали бегущего человека.

Василий сразу присел, так как шквальный огонь из автоматов обрушился в его окно. Воздух наполнился взвесью мелкой пыли и штукатурки так, что трудно стало дышать. В щеку вонзилась щепка от оконной рамы.

“Ну, вот и все, сейчас они меня и добьют...” — подумал пехотинец...

Он так и не успел продумать свои действия в эту грозную минуту. В комнату влетела кумулятивная болванка от противотанкового гранатомета и ударила в стену. Видимо, чеченец выстрелил, не думая, что у него за заряд стоит в “трубе”. Ударом воздушной волны Василия подбросило в воздух и опустило у другой стены. Заряд, предназначенный прожигать танковую броню, оказался бессилен в комнате. Василий сразу после взрыва, скорее сознанием, чем контуженными ушами, услышал только какой-то неприятный хруст. Открыв глаза, он увидел, что почему-то сидит у стены, а на ногах у него лежит массивный, метровой ширины сейф для документов, отброшенный от стены взрывом.

Василий не чувствовал боли. Это могло означать только одно — железная коробка перерубила ему не только кости чуть выше колен, но и нервные стволы. “Чего не чувствуешь, того уже нет!” Он понял, что лишился ног.

Но время почему-то растянулось в часы. Пехотинец думал о чеченце в пуховке, который в эти секунды уже бежал по лестнице к нему.

Василий взял левой рукой автомат, положил конец ствола на сейф.

— Вот тебе и броня! — подумал боец. Сейф, лежа на его ногах, идеально защищал его голову и грудь.

Доли секунды, как лихорадочно быстро работает голова! Внутренний калькулятор считал ступени. Слух, контуженный взрывом, не различал быстрых шагов, но какой-то внутренний счетчик все-таки продолжал считать.

Василий, не думая и не видя никого в пролете выбитой двери, нажал на спуск. Нажал именно тогда, когда это было нужно. Чеченец влетал в комнату, когда ему навстречу уже летела очередь из аккуратных медных цилиндриков, заполненных свинцом.

Пехотинец даже увидел, как его пули выбивали кусочки пуха из пуховки чеченца. Три пули из пяти выпущенных — а больше в магазине и не было — пришлись в грудь. Он упал на пороге, едва войдя в комнату. Очередь отбросила его назад на полтора метра. Так бывает, когда швейцар выпихивает из дверей ресторана подвыпившего гуляку.

Они лежали по обе стороны сейфа.

Раздалась автоматная очередь чеченца, звонко отстучавшая по сейфу. Одна пуля верхом прошла в стену. Кусок штукатурки упал Василию прямо в открытый рот. Он чертыхнулся и сплюнул. Плевок был красного цвета. Василий не мог видеть и не мог чувствовать, как раненый чеченец достал большой нож и стал кромсать перебитые ноги русского пехотинца.

— Ну и всё! Умри! — крикнул по-чеченски дудаевский доброволец. Он подумал, что Василий уже мертв, если не кричит, когда ему режут и рубят ноги.