Плакучие ивы Чайковского

Меня оплели по шею

Не вырубит их сабля Володыевского

Не истребит смешок Даниэля

Кони стучат копытами день и ночь

Скачут несут маленьких наполеонов

И громадных нагих актеров

Из невероятных фильмов

На западе густые лозы над Луарой

Не то ивы не то виноград

Над головой курлычут журавли

Кричат павлины смерти в парках Петергофа

Хорошо что Ярославна

Тихой иволгой плачет на сырых палисадах

На обветшалых безмраморных стенах

По берегам белых озер

На морях острова полные звуков музыки

Все оркестры мира передают в эфире

Увертюры марши и солдатские песни

Не хочу слушать скрежет режущих инструментов

Только одну песнь запойте: одну

Песнь Чингисхана и его армады

Песнь наступающей конницы песнь клинков рассекающих

Чернобыльские дубы и энгадинские кедры

`Перевел Андрей Бизелевский

Сергей ВИКУЛОВ

Солдат — всегда солдат

Современные поэты в кратких биографиях к сборникам своих стихов не без гордости пишут: в таком-то году закончил Литературный институт...… Михаилу Федоровичу Борисову, поэту моего поколения, выпало на долю закончить институт совсем другого профиля, но не менее знаменитый, вошедший в историю под названием Великая Отечественная война. Далеко не все “учившиеся” в этом институте его сверстники, даже очень талантливые, закончили его и издали потом первые свои книги; они просто не успели их написать: были убиты...

Михаил Борисов остался жив. Хотя это абсолютно не соответствует логике тех сражений, в которых он участвовал. До сих пор дивясь этому чуду, он находит ему одно объяснение: “Судьба!” А я добавляю: “Судьба, Миша, это Бог. Не все осколки и пули отвел он от тебя — они не раз продырявили твою солдатскую шкуру; не от всех мин и снарядов уберег — они не раз пытались отвеять твою душу от тела; но главный, смертель­ный удар он все-таки отвел от тебя...…”

В 1941 году Мише Борисову исполнилось семнадцать лет (родился 22 марта 1924 года). Услышав по радио, что война, предчувствием которой жил народ, началась, он тут же, тайком от родителей, побежал в райвоенкомат — именно побежал (нынешние “мальчики” не поверят) “записаться добровольцем” на фронт, благо что военкомат теперь был рядом: семья к тому времени переехала из глухой алтайской деревушки (всего 20 дворов) в городок с красивым сибирским названием Камень-на-Оби.

У крыльца военкомата таких, как он, табунилось уже человек пятнадцать, и он крепко обругал себя, что прибежал не первым... Выстоял очередь. Предстал пред хмурые очи комиссара: “Хочу на фронт... добровольцем”. Тот твердо ответил: “Исполнится восемнадцать — приходи!” — и хлопнув ладонью по заявлению, смахнул его в стол.

Но “доброволец” не сдался, стал упрашивать, даже, как он напишет потом, “слезу пустил”: “Ведь я же тогда не успею! Война-то кончится!”

“Успеешь! — мрачно ответил комиссар. Но вдруг, покусав губу, добавил: — Хочешь в военное училище?.. Из пушки стрелять научишься...” — “Хочу!” — почти выкрикнул “доброволец”, боясь, как бы комиссар не передумал.

Училище находилось в Томске. Приехал. Поступил. Месяцев пять, не больше, покрутился возле пушек, а в конце декабря 1941 года оказался уже на фронте. Боевое крещение принял в Крыму в составе морского десанта, высадившегося под Керчью. Немцы, не ожидавшие неприятностей со стороны моря, в панике бежали, бросив всю технику, в том числе пушки и целый штабель ящиков со снарядами.

Увидев такое богатство, молодой артиллерист по-мальчишески обрадовался! Еще бы! Представлялся случай избавиться от ротного миномета, с которым он высадился на берег, и заняться прямым своим делом... Немецкая пушка, убедился, немногим отличалась от нашей, советской. Вместе с солдатами заставил ее повернуться куда следует... Поработал на ней, что называется, всласть! Мысль, что лупит по немцам из немецкой же пушки, неимоверно воодушевляла!

Однако бои за Керчь с каждым днем все больше ожесточались. Росли потери. Ранило (первый раз!) и тяжело контузило и Мишу Борисова, причем — вот судьба! — не раньше не позже, в день рождения — 22 марта 1942 года, когда ему исполнилось уже восемнадцать лет. Кто вынес его с поля боя, кто отправил в тыл, он не знает и сегодня: в сознание пришел лишь в госпитале, в городке с незнакомым названием Ессентуки...

То ли врачи постарались, то ли молодость взяла свое — через месяц встал на ноги, а через полтора, в конце мая, был снова в строю, получил направление в 14-ю стрелковую (гвардейскую!) дивизию, находившуюся на переформировании, а в ней определен в артиллерийский дивизион, первым номером, то есть наводчиком противотанковой пушки — “сорокапятки”. Эту, довоенного образца, 45-миллиметровую пушечку хорошо знали на фронте все, особенно пехота, потому что, в отличие от солидных калибров, она почти всегда действовала на передовой, в боевых порядках пехоты, прямой наводкой била по пулеметным гнездам, блиндажам...