Он вспомнил, что со Сталиным вел тот же разговор. “Мы, тов. Сталин, ведь все знаем, но из недоброкачественных, нечистых уст. Надо бы хотя бы часть писателей информировать обо в с е м”. Сталин посмотрел на меня и говорит: “Десять мандатов”. Я не понял, что он этим хочет сказать, и говорю: “Три”. А он: “Пять”. На этом торг кончился, и я потом забыл о нем и до сих пор не знаю, что он имел в виду”.(...)

Я оглядывал его дачу и говорил, что моя пониже, пожиже, похуже и т. д. А он: “Я грязнее”. Я не понял, а он говорит: “Отец с сыном в бане моются, и сын спрашивает, почему, отец, ты такой грязный?” “Я старше, я грязнее”. И я ведь в два раза старше вас”. — “Нет, мне 41”. — “Ага, значит, я не вытянул”.(...)

6 июня 1970 г., суббота. Наконец приехал на дачу...

Известие чрезвычайное — Л(еонид) М(аксимович) отказался баллоти­роваться в В(ерховный) С(овет). Мотивы — устал, много созывов парламен­тарствовал, а толку нет. Считаю жестом большого гражданского мужества...

На прошедшем съезде СП РСФСР председателем Союза стал С. Михалков. Это было неожиданностью для всех. Л. С. Соболева* “ушли” неблагородно. На прием мы шли, как на похороны, и я не выдержал во время приема, подошел к микрофону и предложил Соболева сделать председателем Союза почетным. Были лавиноподобные аплодисменты, но мое предложение в дело не обратилось...

Книгу “Любит ли она тебя?” выдвинули на Горьковскую премию...

24 января 1972 г., понедельник. Третий год меня мордой об стол в этой комиссии. Дали А. Иванову за “Вечный зов”...

Пропало у меня два года с половиной — рука не держала перо, голова отказывала, слишком много было такого, что не способствовало писанью.

Космонавтику отложил окончательно, думал о старом, кое-что набрасы­вал, но текста не шло. И сейчас чуть ли не в таком же положении.

Когда заболел в прошлом году, полной чашей испил горечь предательства так называемых друзей.

“Молодую гвардию” дощипали за это время, Никонова сняли, назначен­ный вместо него Р. Овчаренко умер от рака. Сейчас и. о. редактора — А. Иванов. Я думаю уходить оттуда.

Выступил прошлой весной на V съезде писателей СССР, за три дня до съезда сказали, что дадут слово...

Звонил сегодня Л. М. Леонов. Говорит, не стал бы сейчас публиковать роман, если б он был у него готов — нассут, говорит, в ухо. Сообщил, что на днях избран членом Сербской Академии наук. Это нумер, так как у нас он был провален.(...)

Настроение у Леонова неважное: “Если б предложили мне прожить еще раз, я бы отказался”.

В газетах — жмых. Будто жизнь остановилась.

27 января 1973 г., суббота.

...Л. Леонов стал академиком наконец-то, и большую роль сыграл М. Шолохов, придя впервые за десятилетия на заседание академии, и белый весь, бледный, больной вконец своим присутствием надавил на эту, как он говорит, “е-ую академию”.

Из “Молодой гвардии” выхожу. С партучета уже снялся, подал заявление Иванову — ухожу...

19 марта I974 г., вторник. Три дня, как вернулся домой. С 7 декабря жил в инвалидных домах — инфаркт миокарда. Больница, институт кардиологии, санаторий “Подлипки”. Жив. Звонил вчера Л. М. Леонов. “Как?”

У нас все осложнилось тем, что Лена тоже легла на месяц с пневмонией, и у меня была в больнице пневмония, а в санатории язва обострилась. Весело живем...

15 апреля 1974 г., понедельник. Перед отъездом в Крым звонил Л. М. Леонов. Долго обо всем говорили. Он заботится обо мне, как о сыне, о моем здоровье, моих деньгах, настроении. Последнее — важней всего. По-отечески толкует — заезжай, мол, после возвращенья, будем толочь в ступе твою сегодняшнюю работу. Я, дескать, отдам все секреты, которые знаю, в том числе те, что не использовал и не успею использовать сам... А он совсем не знает, о чем я сейчас пишу, как и с каким настроением. Наверное, тут все советы бессмысленны, я их просто не услышу...

Сижу, пишу “Дорогу” по 2—5 страничек в день. Болит сердце после полудня, и я бросаю, брожу по дому...

Подготовлено к публикации Е. В. Чивилихиной

Александр ГИРЯВЕНКО

Малая родина

СЛОВО О ТИХОЙ СОСНЕ

В начале осени двухтысячного года я приехал на несколько дней в свое Ближнее Чесночное и первым делом пошел, а точнее — побежал на речку. Забросил удочки на броду возле глубокой ямы. Поймал пару окуней. Больше не клевало.

Лежу в траве и любуюсь заходящим солнцем. Вдыхаю запах водяной мяты.

Стали складываться стихи:

Буду жив я и здоров, пока

Меня любит матушка-река...

Только сочинил эти строки — поплавок пошел ко дну. Подсек и вытащил хорошего голавля. Снова неотрывно слежу за поплавками. Но они неподвижны. Додумываю стихотворение:

Пока батюшка родимый — лес

(вот он за рекой стоит — ольховый, а там, дальше — и сосновый)