— Поэтому, — заторопился Джон, — я хочу сказать, что никакой реформы советского строя господин Тыковлев и его товарищи, на мой взгляд, никогда не придумают. Нет у них в голове ничего собственного, никаких концепций, никаких программ. Опять попробуют где-то что-то списать. А где списывать? У нас они рецептов для реформирования социализма не почерпнут. Значит, вся горбачевская перестройка вскоре закончится. Закончится разгромом московских, ленинград­ских и прочих либералов по причине их несостоятельности как национальных политиков. Ведь они кончат тем, что предложат вернуться назад к царской России. Это меня заботит. И заботит все больше. Происходящее здесь, конечно, приятно и радостно, настраивает на оптимистический лад. Да, да, это так. Но боюсь, что кончится это плохо. Впрочем, мы приехали.

— Не будем заранее пугаться, — заулыбался Паттерсон недоброй улыбкой. — Разве так уж плохо, если они вернутся назад к тому, что имели до 1917 года? В конце концов, это их естественное состояние. Они попытались выскочить из него с помощью Маркса, Ленина и своей революции. Теперь утомились быть великой державой, разочаровались и не прочь попроситься назад. Добро пожаловать. Только, господа, на ваше старое место лапотной России. Другого места в западном клубе для вас никто не держал.

— Бойерман, — обратился Паттерсон к Никитичу, выйдя из машины перед резиденцией американского посла Спасо-хаус. — Задержитесь здесь еще на пару дней. Устройте рабочую встречу с Тыковлевым. Сугубо рабочую. Придумайте какую-нибудь ерунду вроде обмена статьями между их журналом и каким-либо изданием у вас в ФРГ. Подробности обговорим после обеда с послом. Коли Тыковлев и впрямь выходит на новую орбиту, то надо думать, Бойерман, серьезно думать...

* * *

Бойерман сидел в просторном кабинете Тыковлева и рассеянно помешивал ложечкой чай. Хозяин кабинета был занят тем же, но в отличие от гостя жевал при этом бутерброд с “докторской” колбасой, принесенный вместе с чаем тыков­левской секретаршей. Александр Яковлевич гордился тем, что может принимать посетителей “не хуже”, чем секретарь ЦК. Не хуже — значило не только с чаем, но и с колбасой. Правда, Бойерман этого не знал. Оценить возросший статус Тыковлева по достоинству могли только советские посетители.

— Александр Яковлевич, — начал Никитич, — я пришел, чтобы поблагодарить от имени коллег за интересный разговор. У вас в институте симпатичные люди. Чувствуется, что они ищут, думают о будущем. Это произвело очень положительное впечатление. Советскому Союзу нужны свежие идеи, смелые мысли. Ваш институт может и, я уверен, уже рождает их. Я говорил на днях по телефону с нашими фондами Аденауэра и Эберта. Они были бы заинтересованы наладить тесный рабочий контакт с вашими ребятами, пригласить некоторых на стажировку, провести совместный семинар, обмениваться статьями. Как вы на это смотрите?

— Как смотрю? Конечно, положительно, — рассмеялся Тыковлев. — У нас таких контактов в последнее время становится все больше. И это хорошо. Я за то, чтобы было соревнование умов и идей. Настоящий ученый должен уметь бороться за свои взгляды и отстаивать их. Иначе это не ученый, а тепличное растение. Так что давайте конкретные предложения. Мы их рассмотрим.

— Будут вам предложения. И не только из Германии, — кивнул Бойерман. — Но хочу, на всякий случай, напомнить одну само собой разумеющуюся вещь. Такие контакты могут развиваться успешно, если с вашей стороны в них участвуют интересные партнеры. Их будут слушать, приглашать вновь и вновь. С вашими ортодоксами, как правило, контакт быстро глохнет. Вы сами понимаете, что у нас не хотят тратить время и деньги на выслушивание давно всем известных марксистско-ленинских истин. Так что важно с самого начала иметь в виду эту сторону дела, с умом подбирать состав участников с вашей стороны. Нам, как вы понимаете, не о чем говорить с вашими секретарями парткомов...

— Ну, это вы зря, — заулыбался Тыковлев. — Наш Доброволин совсем не так уж плох. Он сообразительный. К тому же не могу я подбирать весь состав своих делегаций по дискриминационному признаку. Все хотят за границу съездить.

— Понимаю, понимаю, — закивал Бойерман. — Всем нужны командировочные, все хотят купить видеомагнитофон, чтобы сдать в комиссионку и заплатить потом за кооперативную квартиру, всем в кино сбегать хочется и виски выпить. Вот мы и предлагаем сочетать научные интересы с материальными, но надеемся при этом, что эти обмены будут интересны и для западной стороны.

Бойерман поглядел на Тыковлева и напряженно рассмеялся:

— Не судите меня строго. Я просто напоминаю, как относятся к контактам с вами у нас. Вы и сами это, конечно, знаете. Но жизнь такова, какова она есть. Стимулировать будут тех людей, которые представляются интересными тем же фондам Аденауэра и Эберта. Не забывайте, что это органы крупнейших политических партий ФРГ. Я уже не говорю об американских фондах. Они будут гнуть свою линию. А вы уж гните свою, как умеете. Это соревнование, борьба.

— Вот и поборемся, — посерьезнел Тыковлев. — Институту идеи новые нужны, новые взгляды, возможность пристальнее приглядеться к процессам между­народной жизни. Это главное. А что до командировочных и спекуляции видео­магнитофонами... Ну что ж... Это издержки, плата, которую мы отдаем за неумение эффективнее организовать нашу экономику. Если выйдем на новый путь, никому ваши магнитофоны у нас больше нужны не будут. Свои сделаем не хуже. А насчет подбора кадров зря у вас беспокоятся. Я буду посылать тех, от кого ожидаю толк, помощь в моей работе. Вы, кстати, скажите Паттерсону, что сотрудничество с моим ИМЭМО — это прежде всего сотрудничество с его директором. Против директора или за спиной директора сотрудничества не будет. С ди-рек-то-ром, — повторил по слогам Тыковлев.