Шрифт:
Наконец, они прибыли туда, где их никто не утешит. Они прибыли на Кубань, чтобы посмотреть, погрустить и торопливо отчалить в чужую нерусскую даль.
На месте дома, в котором она родилась и прожила три месяца, выросло каменное здание в три этажа, и в сквере, который она не могла запомнить, ни одно дерево не перекликнется с нею возрастом, а школа на улице Бурсаковской, заменившая Дворец Наказного атамана, мелькнет в ее сознании подобно любому строению. Отцу было бы что вспомнить здесь, а ее жизнь — на другом краю света. Ничего не переменишь: там, где была бы она у себя дома всегда, суждено ей лишь гостевать. Ее разделила с родиной сама история.
Кто-то задавал вопросы, приносил альбомы с допотопными фотографиями, кто-то оставлял свой адрес, подстраивался к ней (“нашей кубанской казачке”) под вспышку фотоаппарата. Всех ли она понимала, раскусила? Бог весть. Строго посвященные в элиту обедали с ней за казачьим столом под портретами старых атаманов. Заметила ли она в музее цитату Ленина об уничтожении попов? Спросила ли у Атамана, почему в казачьем штабе нету портретов генерала Шкуро и прочих белогвардейцев? Ее окружили вниманием те, кто никогда не чтил старую историю. Не было никаких сожалений о давней трагедии, мало кто помнил всех “этих бывших”. И тостов поминальных не было. К кому же она приехала? Кого пригласил губернатор — казачку или дочь белого генерала?
Из ветхого времени божеским дуновением доходит на степные просторы печаль отцов и дедов, текут по хладным их черепам слезы: некому передать регалии!
Так появилась в Краснодаре и дочь генерала Науменко.
Достойны ли принимать их нехристи, промолчавшие в этом году на большевистский приговор в газетах: “...генералы Деникин, Колчак, Врангель, Шкуро ненавидели свой народ...”? Говорить ли речи и становиться на колени перед екатерининскими знаменами, штандартами белогвардейских полков тому, кто как-то сказал недовольно: “Гляжу по телевизору, там где-то за границей наши русские целуют на кладбище портрет врага нашего Врангеля...”?
Дочь генерала Науменко приготовилась вернуть регалии на родину.
1999
Во 2-м номере “Родной Кубани” будем перепечатывать труд великого К. Н. Леонтьева “Анализ, стиль, веяние”, самый, пожалуй, гениальный труд его по художественной эстетике, не попавший ни в один из его сборников последних лет. Это так странно. В пору разложения эстетики, художественных критериев в нашей литературе и искусстве жесткие мысли К. Леонтьева помогают всем: и разбушевавшемуся во вседозволенности старому писателю, и молодому, изначально заблудившемуся в понимании природы искусства.
Я прочитал “Анализ, стиль, веяние” еще в конце 1970 года. Жил полмесяца в московской писательской квартире, дописывал последние строки “Осени в Тамани” и ненароком заметил на книжной полке хозяина тонкую брошюрку царского времени. Прочитал с редким упоением, а потом стал выписывать кое-что особенно близкое. Рассуждение Константина Николаевича (больше похожее на сожаление) о том, что было бы, если бы Пушкин не пал на дуэли и написал роман о войне 1812 года (подобно Л. Толстому), я долгие годы знал наизусть. Даже на просторах великой классической литературы можно затосковать о потерях, ее не миновавших. Даже великого художника Л. Н. Толстого посмел К. Леонтьев “учить” евангельской простоте в прозе. Значит, была в русской литературе та высота, которая позволяла глубоким умам судить о ее несовершенствах со всей строгостью; о несовершенствах, нынче уже незаметных для “массового” круга писателей.
Своей героической борьбой сербы дают нам урок. Какими мы были во время лютой войны Запада против Югославии? В нашей прессе не появилось ни одного потрясающего материала о трагической доле сербов. А их много, и читать их без содрогания невозможно. “Лучшая помощь Сербии — сильная Россия”, — сказал настоятель монастыря Студеница архимандрит Иулиан. Россия — это мы. Это мы, почти уже потерявшие русское национальное достоинство. Никто нас в мире не любит, и только сербы вечно привязаны к нам храброй душой.
— Ну, конечно, обидно так жить! Какой-то сморчок, сдувавший пыль с идеологии, или какой-то, того хуже, явный преступник строя и тупица опять в передовиках, но уже кошельковой идеологии, и опять тычут в тебя: недостаточный, мол, патриот.
Все надо выцарапывать, везде надрывать душу, смотреть в воловьи глаза и ждать, что свои же, русские, притронутся наконец к народному чувству и скажут: да, да, да! мы с вами...
Увы! Они переродились.
28 октября. В воскресный день и на праздники мне всегда бывает грустно. А тут еще покупал газеты и вижу, идет наш вечно хмурый и очень глупый писатель. Всегда был богатый и трус необыкновенный. А глупый и трусливый, да еще, как теперь, безденежный, размышляет только о глобальном, учит и подсказывает. Как нарочно, в газете он опять мудрствовал. На второй строчке уже скучно.
— А зачем читать? Уже давно известно: ничего нет. Я недавно у одного такого же глупого и самовлюбленного прыща прочитал: “Не верю я в Бога церковного, но говорю честно: сожалею, что его не существует”.
— Как-то получилось, что я с юности читал только самое хорошее. Но когда долго не выезжаешь никуда, местное болото затягивает, покупаешь зачем-то газетенки, мельтешат местные пупы, круг замыкается местными отношениями, друзья вдалеке надолго исчезают.
— Так везде.