Шрифт:
И, видимо, своего добился...
...Потом он сочинил
Три томика стихов
О том, как он обижен
Тем, что не попал на фронт.
О том, что за своих друзей,
Погибших там,
Он будет мстить всю жизнь.
За столом “обиженный” читал стихотворение как раз из этого трехтомника, поражая слушающих не только артистичностью, хорошо отрепетированной на многочисленных “встречах с читателями”, но и яркими деталями костюма:
“Как змейка, / Галстук на нем / Откуда-то из Перу... / Кольцо на пальце / С острова Мадагаскар...”
Красной нитью через все стихотворение мысль: за погибших на фронте он “должен долюбить и додышать”... Слушая “жизнелюба”, поэт-фронтовик Гончаров с трудом сдерживает себя:
А если б я погиб —
Он жил бы за меня?
...Мне стало страшно.
А что, подумал я,
Что, если бы такая мысль
Явилась мне тогда, в бою?
Мне было б страшно
Оставить Родину
На этого, со змейкой!
Прошло не так уж много времени, и мы увидели, что страхи поэта были не зряшными...
С точки зрения поэтического ремесла самому поэту стихотворение показалось неплохой моделью, которую он должен иметь в виду при осуществлении новых замыслов. Так и случилось. Помня о той модели, он и создал книгу “Лады”. В той же “манере”, тем же “способом” написал потом и поэму “Художник”, лучшую, на мой взгляд, из созданных им.
...Тридцатые годы. Россия, как развороченный муравейник, вся в движении. Среди прочих событий, совпадавших по времени с “великим переломом”, выделяются революционным натиском действия воинствующих безбожников. У них свой устав, свой журнал, который так и называется — “Воинствующий безбожник”, и свой в доску “вождь” Емельян, как они считают, из крестьян, да и фамилия им говорила о том же: Ярославский!*
Будущему поэту в то время было 13—15 лет, и неудивительно, что все виденное и слышанное ему хорошо запомнилось. Собственно, одно из событий тех лет и легло в основу поэмы.
...В городе Дымске** все готово для взрыва одного из самых красивых, исполненных в русском стиле памятников архитектуры XVII века — храма Ильи Пророка. Кто отдал такой приказ, поэт не сообщает, и думаю — не по забывчивости... Он всего лишь констатирует:
В те годы
С востока и на запад,
С севера на юг
Пошла гулять беда...
Взрывались храмы.
Как редактор журнала, более двадцати лет имевший дело с цензорами, должен сказать: смелое заявление для того времени: по всей России “взрывались храмы”...
Кем, спрашивается? Самим народом, из века в век совершавшим обряд крещения в этих храмах, в них же молившимся за упокой души родных и близких, ставившим свечки во здравие мужей, сыновей и братьев, ушедших на войну, в них же исповедовавшимся?.. Нет и нет! Видел и помню (я тогда жил в селе Мегра Вологодской области), как прихожане истово крестились и плакали, оказавшись свидетелями надругательств над их верой...
Творили разбой обманутые атеистической пропагандой темные, безграмотные, подгулявшие по такому случаю мужики... Жизнь подтверждала опыт Истории: была бы жертва, а палач найдется.
В поэме в роли “палача” выступает командир роты саперов. Выполняя его приказ, солдаты уже обложили со всех сторон храм динамитом и ждали команды: она вот-вот должна была прозвучать... Но вдруг в толпе, собравшейся осудить антихристово деяние, разнесся слух: “В храме человек!”
Командир саперов растерялся: что делать? Взрывать храм вместе с человеком, пусть даже психом каким-то, да еще на глазах хмуро молчавшей толпы? Нет, этого он не мог себе позволить... Подняв рупор, он крикнул человеку в храме: “Эй, слушай, ты, выдь вон! В шестнадцать ровно взрываем храм!”
Человек услышал приказ. Встал в окне под куполом во весь рост, вскинул руки... И толпа узнала его: это был Андрей Горбатов, художник. В городе его знали стар и мал... и жену его знали, и сына Страса*.
В толпе, конечно, были разные люди. А уж атеисты — обязательно! Один из них, задрав голову к куполам, кринул:
— Эк сукин сын!
А тоже коммунист... (!)
Редиска,
Снаружи красное,
А там, внутри — свое.
Вдумываюсь в эту реплику и прихожу к выводу: поэт Виктор Гончаров знал о коммунистах той поры больше, чем обыватели. Знал, а точнее — понимал, что не все они были одинаковы. Для таких, как Андрей Горбатов, даже при великом миротрясении, какое произвела революция, главной заботой было сберечь и защитить тысячелетнюю культуру своего народа — и это вполне естественно: Андрей Горбатов был русским человеком. Для других же, исповедовавших другую, не православную веру, а в революции преследовавших, как стало ясно теперь, свою, потаенную цель, культура коренного народа, фундаментом которой было православие, выступала главным препятствием на пути к этой цели.
Были в толпе, конечно, и образованные, интеллигентные люди. Интуитивно почувствовав нечто обнадеживающее в поступке художника, они тоже подали голос: “Постойте, тише вы, он хочет говорить!”.
Толпа полорото притихла. И сверху раздалось:
Эй, там,
Которые внизу,
Вам слышно?
Мой сын
Уже в Москве,
С письмом Калинину.
Сегодня или завтра
Получите ответ.
Тогда уж, если что,