Накануне вечером зашел к Евгению Ивановичу домой, за разговором обмолвился, что могли бы, дескать, завтра съездить в Городище за грибами и грушами-дичками и просто так побродить по лесу, благо погода последних августовских дней располагала к тому. Он согласился, вопреки моим ожиданиям, сразу же и охотно. Пожелали отправиться вместе с нами и члены семейства писателя: жена Валентина Родионовна, сын Евгений и невестка Татьяна. Поскольку такой компанией вместиться в одну нашу старенькую “волгу” мы не могли, решено было задействовать и вторую редакционную машину — “газик”. В ту поездку я пригласил и Станислава Борисенко, вездесущего фотокора нашей молодежной газеты “Молодая гвардия”, где сам я тогда работал редактором. Пригласил не без умысла, зная, как Слава дорожит каждой возможностью запечатлеть на пленку любимого писателя. К слову сказать, обложки некоторых книг и журнальных изданий украшают фотографии Евгения Носова, сделанные С. Борисенко. Забегая вперед, скажу, что известный сегодня по многочисленным публикациям впечатляющий снимок, где писатель в рабочей куртке и с сумкой на плече идет, опираясь на палку, по узкой полевой стежке среди хлебов, была сделана Станиславом как раз в ту нашу памятную поездку в Городище.

Наутро наши сборы в дорогу были недолгими и нехлопотливыми, тем более что жили мы тогда с Евгением Ивановичем в одном большом доме на тихой улице Блинова, только в разных подъездах. От Курска до моих бесединских мест — расстояние небольшое, каких-нибудь километров двадцать, и уже через полчаса были мы в предместье бывшего райцентра Беседино — небольшой деревеньке Котовец, прилепившейся на крутояре.

Скатились с бугра в пойменную низину, но в само Беседино заезжать не стали, а свернули в сторону сельца Шеховцово, растянувшегося цепочкой вдоль мелового подножия, миновали кочковатый луг и, обогнув крайние дворы, по укатанному пустырю снова стали взбираться наверх, на покатое травянистое взгорье, за которым открылись желтеющие хлеба. Наискосок через поле, едва обозначенная слабыми колесными следами, тянулась узкая полоска незаезженной полевой дороги, и по этой дороге прямиком подкатили мы к опушке Городищенского урочища.

Главная примечательность Городищенского леса в том, что раскинулся он не на ровном месте, а на склонах глубокого распадка, и склоны эти местами такой крутизны, что при спуске приходится упираться ногами и хвататься за подвернувшиеся ветви кленов, орешника или молодых осинок, чтоб не скатиться кубарем вниз...

Разделившись на две группы (в одной — Евгений Иванович и мы с Борисенко, в другой — домочадцы Носова), разбрелись по краю леса искать грибы. Евгений Иванович для этого дела приспособил свою палку-посох, ворошил ею траву и слежавшуюся прошлогоднюю листву. Но грибов, к нашему огорчению, почти не было. Лишь изредка промелькивали в траве усыхающие шляпки бледно-красных крошащихся сыроежек, да еще пару раз попались нам в молодом осиннике небольшие гнезда совсем крохотных охристо-желтых подосиновиков на кривоватых белесых ножках. У меня в архиве хранится снимок, на котором Евгений Иванович заснят в лесу держащим в руке парочку тех самых малюсеньких подосиновичков, что отыскал он тогда в осиннике. Вооружившись очками, писатель с каким-то озадаченным видом рассматри­вает неказистую эту лесную находку, словно говоря: “Экие недомерки... И зачем срезал?..”. Покружив еще какое-то время по лесу и отыскав не больше десятка невзрачных грибочков, от этой затеи мы отказались. В общем, “тихая охота” у нас не задалась...

И тогда, невольно винясь за наш неудачный грибной поход и желая как-то приободрить Евгения Ивановича и его семейство, я предложил заняться более стоящим делом — сбором лесных груш, которые сейчас в самой поре. Все согласились, и мы разбрелись по лесному откосу в поисках грушевых деревьев. Одно отыскалось вскоре на краю овражистого углубления. Деревце было так себе, не очень рослое и корявое, но с большой раскидистой кроной, нижние ветви которой, унизанные гроздьями желтеющих груш, клонились почти до земли. А на земле, в травянистом приствольном круге и дальше его, все было усыпано густой россыпью груш-падалиц, или, как их называли в наших бесединских местах, л е ж а л ы х груш.

Попробовали плоды на вкус: были они немного терпковаты, со слегка вяжущей, но уже сахаристой мякотью. Надкушенные, они мгновенно пропи­тывались белым, как молоко, соком. Привстав на колени, быстро пособирали груши-падалицы и натрусили с дерева новых плодов, которые ливнем посыпались на наши головы и плечи. С ними тоже управились споро. Потом невдалеке нашли еще одно грушевое дерево, на котором плоды были даже покрупнее, чем на первой грушанке. Грушами-дичками наполнили до отказа все, что можно было наполнить. Все были очень довольны и оживлены, а пуще всех радовалась Валентина Родионовна, говорила, как нам повезло и какое особенное варенье будет из этих лесных груш.

Когда уже собирались отъезжать домой, я вспомнил о древнем городи­щенском кургане, находившемся совсем близко отсюда, в каких-нибудь двух километрах. Я давно держал в мыслях когда-нибудь показать писателю этот курган, называемый в наших местах “тарелочкой” из-за срезанной его вершины, и, помнится, не раз упоминал о нем в наших разговорах с Евгением Ивановичем. И как же можно было теперь упустить момент и не показать эту нашу достопримечательность, обросшую разными старинными преданиями!

Евгений Иванович и его домочадцы восприняли предложение побывать на кургане с живостью, хотя чувствовалось, что заметно приустали от лесной прогулки. И вот уже, повернув в другую сторону, катим мы верховым проселком между краем хлебного поля и увалистым полынным пустырем Городищенской горы, меловые отроги которой тянутся с северной стороны на юго-запад. Еще несколько сотен метров по пыльной дороге — и впереди, слева за бугром, скрывавшим горизонт, возникает вдруг, как видение, неожиданное и загадочное, вековечный курган с обрезанной плоской макушкой. Курган не округл, как конус, а слегка продолговат, вытянут с северо-запада на юго-восток, и я думаю, что мои земляки не совсем точно назвали срезанную его верхушку “тарелочкой”, поскольку таковая своею формой предполагает определенную округлость.

Оставив машины у края дороги, молча протопали по полынной траве к подножию кургана. По крутому его склону, поросшему жесткой выгоревшей травой с вкраплениями каких-то махоньких красноватых и желтоватых цветочков, какие не встретишь в обычных степных местах, поднялись мы на плоскую, тоже травянистую поверхность курганной “тарелочки”. Только взойдя на нее и повернувшись лицом в восточную сторону, увидели, что курганный холм неожиданно обрывается вниз жутковатой, почти отвесной меловой кручей высотой метров восемьдесят, а может, и больше. И какой же простор открывался отсюда! Прямо перед нами, распахнутая во всю ширь, простиралась зеленая луговая низина, по которой, синевато поблескивая, петляла узкая лента речки Рати в окоеме курчавых береговых лозняков и ольховых зарослей; наперерез ей, по той стороне, тянулась извилистая бороздка ручья, впадавшего в речку, а за ручьем, разделявшим надвое мою Карасевку, неясно виднелась сама деревня, непривычно маленькая, с игрушечными кубиками домов, едва различимыми в буйной ракитовой поросли. Мне хотелось показать Евгению Ивановичу нашу бывшую избу, но я и сам точно не отыскал ее и указал лишь приблизительное место.