Общая канва развития событий в Польше в сентябре 1939 года хорошо известна. Остановимся лишь на отдельных моментах, которые, на наш взгляд, остаются без должного внимания польских исследователей и публицистов.

1. В нынешних польских публикациях о событиях 1939 года, как правило, полностью отвергается аргументация, содержащаяся в ноте НКИД СССР польской стороне от 17 сентября 1939 года, в которой объясняются причины вступления советских войск на тогдашнюю польскую территорию. С такой позицией нельзя согласиться.

В ноте, безусловно, присутствует ряд не совсем точных положений, например, о взятии к этому времени немцами Варшавы, о местонахождении польского правительства, о прекращении существования польского госу­дарства (де-факто, но не де-юре!). Но это всё фактологические неточности.

А действительность такова, что к 17 сентября 1939 года произошло качественное преобразование правового пространства, предусмотренного для действия упомянутого договора. Это была уже не та Польша, с которой заключался договор: значительная часть её территории была оккупирована Германией, все центральные государственные институты были практически лишены возможности осуществлять власть, управление армией было утрачено, правительство ещё 6 сентября эвакуировалось из столицы и не проявляло признаков жизни, военное командование, бросив армию и народ, находилось на границе с Румынией и было готово в любой момент её пересечь. Не оставалось никаких сомнений в том, что Польшу уже ничто не спасёт от близкого разгрома.

Обстановка того времени довольно ярко воспроизведена в книге российского историка М. Мельтюхова.

“Приказ от 10 сентября, пишет он, был последним общим распоряжением польского главнокомандования. Вслед за этим оно покинуло Брест и двинулось в направлении румынской территории, потеряв на несколько дней всякое управление войсками [...]

Как сообщал 10 сентября в Париж французский представитель при польском Генштабе генерал Арманго, “здесь царит полнейший хаос. Главное польское командование почти не имеет связи с воюющими армиями и крупными частями [...] Польская армия собственно разгромлена в первые же дни”*.

Основное обвинение, выдвигаемое польской стороной в связи с вводом советских войск в Польшу 17 сентября 1939 года, заключается в том, что Советский Союз нарушил договор о ненападении 1932 года. Давайте порассуждаем на этот счёт. Да, нарушил, но на этом нельзя ставить последнюю точку. Как отмечалось, СССР имел основание денонсировать данный договор в 1938 году в связи с захватом Польшей части чехосло­вацкой территории, но, не желая нагнетать и без того напряжённую обстановку в Европе и понимая, что такой шаг мог бы теснее связать Польшу с гитлеровской Германией, решил воздержаться от проведения в жизнь своей угрозы. В то время польская сторона, как видно из её ответа на советский дипломатический демарш, проявила полное пренебрежение к судьбе договора о ненападении с СССР. А теперь лишь для того, чтобы обвинить СССР, этот договор, видите ли, вдруг понадобился. Довольно непоследовательная линия поведения. Получается, что практически Советский Союз обвиняется в том, что в 1938 году, руководствуясь интересами европейского мира, он не денонсировал договор о ненападении с Польшей, а если бы это сделал и пренебрёг тем самым ещё сохраняющимися возможностями найти общий язык с Польшей для создания общего фронта борьбы с фашизмом, то к нему не было бы никаких претензий. Ведь не выдвигается, например, никаких аналогичных обвинений в адрес Германии, которая имела такой же договор с Польшей, но денонсировала его, а затем 1 сентября 1939 года напала на неё, развязав Вторую мировую войну. Чушь какая-то! Вот в какую абсурдную ситуацию может завести формальный подход к вопросу.

Если стать на сугубо формально-юридическую точку зрения, то к 17 сен-тября 1939 года сложилась ситуация, с существованием которой в международном праве допускается одностороннее аннулирование договоров в силу “коренного изменения обстоятельств”, существовавших при заключении данного договора (оговорка “rebus sic stantibus”). Что и было фактически изложено СССР в ноте от 17 сентября 1939 года. Примерно такими же соображениями руководствовались западные союзники Польши — Велико-британия и Франция, которые не выполнили взятое на себя в подписанных с Польшей договорах обязательство в случае нападения на Польшу Германии начать эффективные боевые действия против последней, отложив их на 1940 год. Вместе с тем не подлежит сомнению, что если бы СССР напал на Польшу совместно с Германией 1 сентября 1939 года, то ответственность советской стороны за нарушение подписанных договоров, а также правомерность её обвинения в агрессии тогда имели бы определённое основание.

Польские историки почему-то не воспринимают заложенное в упомянутой ноте СССР объяснение, что одним из главных мотивов ввода советских войск было стремление взять под защиту проживавшее в Польше белорусское и украинское население, которое с энтузиазмом встречало части Красной Армии, а своё вхождение в состав СССР рассматривало как экономическое и духовное освобождение. Польскими авторами данный факт признаётся, но при этом каких-то само собой напрашивающихся выводов из этого не делается, а они лишь ограничиваются констатацией, что польское население не разделяло подобный энтузиазм.

2. В современной польской историографии утвердилось в виде аксиомы положение, якобы не требующее никаких доказательств, что в сентябре 1939 года СССР совершил агрессию на Польшу совместно с Германией при тесном взаимодействии двух армий. В подтверждение последнего тезиса обычно приводятся действительно имевшие место факты: парад советских и немецких войск в Бресте, совместное патрулирование во Львове, запечат­лённые на фотографиях случаи доброжелательных встреч представителей двух армий и т. п.* Но все эти факты, само собой разумеется, никак не могут служить весомым доказательством совместно спланированного нападения. К тому же данные контакты явились результатом не какого-то стихийного проявления дружественных чувств с обеих сторон, как это, например, имело место в 1945 году на Одере со стороны советских и американских солдат**. Наоборот, их характеризует большая сдержанность, а с германской стороны они были тщательно регламентированы специальными распоряжениями***.

С польской стороны избегают комментировать тот факт, что агрессия Германии и ввод советских войск в Польшу состоялись не одновременно, а с разрывом в 16—17 дней. Этот временной разрыв, на наш взгляд, заключает в себе особый смысл и в значительной степени подрывает упомянутую польскую версию событий.

Из имеющихся в нашем распоряжении документов не вытекает, что между СССР и Германией имелась какая-то договорённость об одновременном нападении на Польшу. Можно с большой долей достоверности сказать, и это подтверждается дальнейшими событиями, что такой договорённости, зафиксированной в документах, не было вообще. Общеизвестно, однако, что Берлин после 1 сентября неоднократно понуждал Москву начать наступление на Польшу, сопровождая это слегка завуалированными угрозами, а та всячески затягивала время, выжидая дальнейшего развития событий, в том числе реакции Великобритании и Франции. Объяснить подобную позицию одной неподготовленностью СССР, как это сообщалось для отвода глаз германской стороне, было бы явно недостаточно.