— Утро. Завтрак. Кто-то из офицеров-хозяев говорит В. Енину, что моряки “К-19” не встают и не завтракают. В. Енин приказал своим офицерам поднимать людей.

— 10 часов. “Пожарная тревога”! — Не учебная: горит электрощит в корме. Только этого не хватало! Щит отключен, пожар ликвидирован.

— 11—12 часов. Попытка перейти с подводной лодки на эсминец. На мостике 3 человека из аварийной группы, их не узнать, лицо и шея распухли, шея сравнялась с плечами (кто-то сказал, что это следствие поражения щитовидной железы). Их поддерживают под руки. Из-за большой волны переход на эсминец не состоялся.

— 15 часов. Как оказался на эсминце — не помню. Получил истинное удовольствие от мытья в душевой. Вторая дезактивация. Нам выдали новую матросскую робу. Яркое солнце, тепло, голубое безоблачное небо, легкий ветерок приятно обдувает лицо, сушит волосы. Эсминец идет полным ходом, справа — берег, который смещается на корму. Прошу закурить у моряка с эсминца. Он исчезает и возвращается с пачками папирос “Беломор”, раздает их морякам в новой робе. Очевидно, купил на свои матросские в судовой лавке. Мы благодарим его, курим. Хорошо!!!

— 21—22 часа. Госпиталь в городе Полярный. Зеленые армейские палатки, в них — душевые. Третья дезактивация. Здесь в коридоре госпиталя утром меня “перехватил” пом. командира АПЛ В. Енин, завел в помещение, где были стол и стул, и сказал: “Вот тебе бумага и ручка. У тебя — 5 минут! Садись и пиши всё о связи в день аварии”.

Так появилась краткая записка — мой письменный доклад командованию АПЛ о действиях БЧ-4 в день аварии, ксерокопия с которой попала мне в руки через 42 года и помогла многое восстановить в памяти.

В госпитале были допросы “органов” и объяснительные записки флаг­манским специалистам по связи.

Допросы носили обвинительный характер: как я дошел до такой жизни, что допустил выход из строя АПЛ “К-19” в целом и средств связи в частности?

“Собак не злил”, говорил и писал лишь минимум, чтобы мои слова не были истолкованы и направлены против меня, членов экипажа. И, конечно, не упоминал о дефекте передатчика “Искра”, о недостатках в организации связи, понимая, что я — маленькая фигура в Большой Аварии, где столкнулись интересы Военно-промышленного комплекса и Министерства обороны.

Не знаю, кто защитил экипаж, но допросы прекратились.

Ну а в ленинградском госпитале ВМФ, куда нас привезли, была четвертая дезактивация, о которой вспоминаю с улыбкой. Здесь медики организовали нашу обработку более продуманно: помимо внешней промывки была и “внутренняя”. Штатных “очков” не хватало, и гальюн с надписью “М” был залит так, что радиация в нем повысилась до 1 рентгена.

Усилиями медицинских работников экипаж (за исключением 8 подвод­ников, получивших смертельную дозу радиации) в течение года был поставлен на ноги.

Встречи оставшихся в живых, как и показано в кинофильме, проходят в Москве. Утрачена связь с некоторыми участниками похода. Перечисляю: Николай Корнюшкин, Антон Казановский, Виктор Галиганов, Борис Шиши­лин, Владимир Соколов, Владас Урбас.

Прошу откликнуться и написать мне по адресу:

3200 Молдова, г. Бендеры, Главпочтамт,

До востребования, Лермонтову Р. А.

Владимир СИТНИКОВ

ПУБЛИЦИСТ № 1

К 80-летию Ивана Афанасьевича Васильева

В первых числах июня 1978 года, пробираясь в пушкинское Михайловское, остановился я со своим другом, художником Петром Саввичем Вершиго­ровым, в Ленинграде, в мастерской у живописца Леонида Васильевича Кабачека, что на канале Грибоедова. Кабачек гостеприимно предоставил крышу и стол. В соседней с Кабачеком мастерской располагался невысокий, но крепко сбитый, энергичный русоволосый художник Евгений Демьянович Мальцев. В один из дней мы были приглашены к нему в гости, и, конечно, состоялись смотрины его работ.

Петр Саввич — первая кисть на нашей вятской земле, дока, оценил картины сдержанно, а на меня, не очень сведущего в тонкостях живописного мастерства, произвела большое впечатление картина Мальцева, на которой были изображены белый офицер в погонах и красный командир — два брата, насколько помню, склонившие головы перед могилой матери. Ситуация напря­женная, даже трагическая. В художественной литературе подобное, пожалуй, уже воспроизводилось, а в живописи я такого сюжета не встречал и долго находился под впечатлением, оставленным полотном “Братья”.