Шрифт:
2 У с т р я л о в Н. Наше время. Шанхай, 1934. С. 160.
3 Он же. Лик века сего // Национал-большевизм. М., 2003. С. 429.
4 Он же. Вера или слова? // Там же. С. 449.
5 Он же. Вера или слова? // Там же. С. 449.
6 Он же. Трагедия правды (Памяти Л. Н. Толстого как социального философа) // Там же. С. 462—463.
7 Он же. Трагедия правды (Памяти Л. Н. Толстого как социального философа) // Там же. С.463.
8 Он же. Два этюда // Там же. С. 330.
9 Он же. Лик века сего // Там же. С. 429.
10 Он же. Лик века сего // Там же. С. 430.
11 Он же. О разуме права и праве истории // Там же. С. 417.
12 Он же. Лик века сего // Там же. С. 430.
13 Он же. Интеллигенция и народ в русской революции // Там же. С. 392.
14 Он же. Пророческий бред (Герцен в свете русской революции) // Там же. С. 482.
15 Он же. Пророческий бред (Герцен в свете русской революции) // Там же. С. 482.
16 Он же. Вперед от Вех! // Там же. С. 201.
17 Он же. Эволюция и тактика // Там же. С. 187.
18 Он же. Обогащайтесь // Там же. С. 343.
19 Он же. Лик века сего // Там же. С. 432.
20 Он же. Россия на Дальнем Востоке // Там же. С. 333.
21 Он же. Два этюда // Там же. С. 327.
22 Он же. Два этюда // Там же. С. 327—328.
23 Он же. 14 съезд // Там же. С. 368.
24 Он же. Два этюда // Там же. С. 327.
25 Он же. Потерянная и возвращенная Россия // Там же. С. 226.
26 Он же. Вперед от Вех! // Там же. С. 200.
27 Он же. Кризис современной демократии // Там же. С. 392.
28 Он же. Германский национал-социализм. М., 1999. С. 123.
29 Развивая свою концепцию, Устрялов, видимо сознательно, заимствует терминологию французского исследователя А. Фуйе, который, рассматривая внутренние стимулы исторического развития, также называл их “идеями-силами”.
30 У с т р я л о в Н. Германский национал-социализм. М, 1999. С. 123.
31 Он же. Наше время. Шанхай, 1934. С. 93.
Сергей СЕМАНОВ • Сталинская контрреволюция и арбатские дети (Наш современник N10 2004)
Сергей СЕМАНОВ
СТАЛИНСКАЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
И АРБАТСКИЕ ДЕТИ
Бывает, нередко бывает в литературе, что произведение, вызвавшее невероятный шум и читательский успех при своем появлении, вскоре напрочь уходит в небытие, оставив после себя только самый факт того громкого и краткого успеха. Именно такова судьба романа А. Рыбакова (Аронова) “Дети Арбата”, изданного впервые в 1987 году и продолженного романом “Тридцать пятый и другие годы” в 1988-м.
Книги сразу сделались (как, впрочем, и многое тогда!) пресловутым “дефицитом”, многолюден был хор восторженных критиков (весьма, впрочем, однообразных по составу). Почему же?
Скажем сразу, и вполне недвусмысленно — случайностей в общественных явлениях такого рода не бывает. Значит, автор сумел заинтересовать общество, высказал вслух нечто такое, о чем до него не знали или не говорили. Рыбаков-Аронов был еврейским патриотом, именно с этой точки зрения он описал то, что мы теперь называем сталинской контрреволюцией — как в середине тридцатых годов Сталин жесткими усилиями заменил всевластие Коминтерна на советско-патриотическую державность. Рыбаков описал это с сугубо отрицательным знаком, эту точку зрения разделяют и поныне многие его единомышленники у нас и за рубежом. Тогда же это было ново.
Но не только. Рыбаков взрослым человеком пережил ту эпоху, многое знал и видел, а главное — в переломное время конца восьмидесятых годов впервые рассказал обществу о многих делах и людях, о которых большинству его читателей было известно очень немного. Вот почему беллетристика Рыбакова многими воспринималась тогда как некое историко-политическое откровение.
Скороспелое то впечатление современников всячески подогревалось неумеренными восторгами либерально-еврейской критики. Простенькая проза Рыбакова выдавалась ими не только за правдивейшее истолкование отечественной недавней истории, но и за художественный шедевр. Теперь-то, когда газетная пыль времен давно осела, авторы тех восторгов стараются их не вспоминать и тем паче не переиздавать (например, самый заметный из той среды — Лев Аннинский). Но тогда, на исходе суматошных восьмидесятых, только один критик кратко выразил суть рыбаковской, так сказать, эстетики — это покойный ныне Вадим Кожинов. Он ядовито заметил, что тайные разговоры Сталина с Ягодой напоминают заговорщические беседы кардинала Ришелье с коварной Миледи в романах Дюма-отца... Верно, хотя Дюма всё же талантливее Рыбакова.
А. Рыбаков попытался создать эпос той эпохи. На первом плане, конечно, высшие деятели партийного руководства и Лубянки, но не забыты и рядовые советские интеллигенты и даже приангарские колхозники. Замах широк, поэтому интересно, какие же общественные вопросы той поры заняли главное внимание автора?
Прежде всего — “необоснованные репрессии” партийных деятелей, верхушки советской интеллигенции, участников разного рода оппозиционных партийных групп, даже участников сионистского движения. Не забыто и “завинчивание гаек” в столичном искусстве, например, про “ругань” в газетах Камерного театра. Это, как и многое иное, было новым, неизвестным или забытым. Еще больший интерес вызвали описываемые Рыбаковым интриги в сталинском окружении — никогда, скажем, ничего не писалось о “кремлевском заговоре” 1935 года, а Рыбаков написал. Конечно, оценив “заговор” как грубую инсценировку Сталина; считавшегося главой “заговора” тогдашнего секретаря ВЦИК СССР А. Енукидзе назвал “человеком кристальной честности и порядочности”. Впервые в советской литературе предстали Н. Ежов, Г. Ягода и даже их никогда дотоле не поминаемые подчиненные с огромными полномочиями — Паукер, Слуцкий, Миронов и иные (подлинная фамилия Льва Миронова была Каган, но о том не сказано, хотя осведомленный Рыбаков этого не мог не знать).