– Ты даже не посоветовалась со мной, кажется мы всегда были друзьями, – подхватывет начальственный лепет Коля..

– Люка, прости, что я называю тебя, как в детстве, дорогая Любовь Борисовна, ты никогда – уж я –то тебя хорошо знаю! – никогда – из-за своей гордыни, никогда и никому не рассказывала, что ты Платэ… Не терпела ничьего покровительства и послаблений… Это и привело…

– И это вы считаете объяснением и оправданием всему, что произошло?! – реплика вырвалась у меня невольно и, казалось, обессилила меня вконец.

Прочувственное разноголосье слилось в моих ушах в звенящий гул. «Пшежецкий понятия не имел…– Платэ– Рябова… вина…», – доносится все более издалека: «Платэ – Рябова… Рябова – Платэ» бьется в висках.

На этом наше рандеву и завершилось бы, если бы вдруг я не заметила быстро приближающегося… Боже мой! недосягаемо знаменитого академика Каргина. Припоздал толстяк, аж в поту весь….

Как-то сразу прочувственный лепет Коли и Кабанова расплылся, стал миражом. Получил свое человеческое объяснения. Всех «причастных» обзвонили, оторвали от дел, собрали… на минутку ПОКАЯНИЯ…

Деловые люди! Ну, так и я вам по делу…– сказала я самой себе с ясностью в голове необыкновенной ….

– Здраствуйте, здравствуйте! – ответствовала я с напряженной улыбкой. Глубокоуважаемый Валентин Александрович. Дорогой наш академик!

Мне поручено передать вам лично большой привет от всего третьего курса, переселившегося, надеюсь, временно, из Московского Университета в СПЕЦОбух. В том числе, от Галины Лысенко-Птаха, нашей золотой головы, победительницы химических олимпиад, а так же от двух Оль и Златы из соседней палаты, все с одного с того же третьего курса, попавшие в ОБУХ, как кур в ощип. Вы помните выступление университетского ансамбля. Одна из Оль пела, другая танцевала и была, вовсе не за танцы, ленинским степендиатом. Они, а так же наша Тоня, Антонина Казакова из Ниопика, ученый-химик, исследователь, редкая умница, просили передать вам свое новое и странное ощущение действительности. Будто все они в Древнем Риме. Они рабы, проданные жестокими рабовладельцами на невольничьем рынке… Зла они в душе не держат: законы древнего Рима вечны. Рабы – гладиаторы возглашали перед каждым боем со зверьем: «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!».

Поскольку на химфаке роль Юлия Цезаря многие годы единовластно исполняет академик Каргин, мои дорогие подруги из СПЕЦОбуха просят Цезаря, как и остальных цезарей-завлабов, продавших их в рабство, не забывать о тех, которым сейчас не до песен и плясок…

Зловещая тишина пала на только что лепетавших. Они не знали, как реагировать на неслыханную дерзость. То ли все превратить в шутку, то ли просто не заметить «выпада больного человека» и продолжить свое приветственное лепетание.

Выручил их академик Каргин, которого сбить с ног было нельзя, даже выстрелив в него из царь-пушки.

Он просил передать свои добрые пожелания и быстрого выздоровления всему третьему курсу, а так же исследователю Тоне из НИОПИКА, о которых он думает и днем и ночью.

Приветственный лепет продолжался как ни в чем не бывало…

Я чувствую, как кто-то затягивает веревку на моей шее, зеркало загорается миллионами огней, и я падаю в безвоздушное пространство. Я постоянно думаю о тех, кто остался там, в СПЕЦотделении. Казалось это были чужие люди, нас связывала неделя жизни.. Всего одна неделя.

Как-то я прочла маленькую бумажку на доске объявлений около учебной части: «Студентка Лысенко-Птаха отчислена с химического факультета МГУ по состоянию здоровья.» И вдруг будто камень с души свалился – я поняла, что Галя жива. Где она теперь? Пусть Сергей немедленно выяснит…

Однажды я зашла в общежитие и вроде бы невзначай опросила, что случилось с Галей Лысенко-Птаха. Мне наперебой рассказывали, что она то ли чем-то обожглась, то ли разлила какую-то жидкость и надышалась вредными парами. Потом, кажется, лежала в больнице и в результате запустила учебу … Говорят, просила академический отпуск, но почему-то ей отказали, и просто отчислили… Наверное, врачи нашли что-то серьезное.

Никто ничего не знает, и легко верят любому вранью, распускаемой титулованными убийцами и их равнодушными ко всему прихвостнями.. Так спокойнее…

Осенью 1969 какая-то женщина по имени Катя Морозова позвонила моей матери.

– Этот телефон мне дала ваша дочь в больнице, – сказала она и хотела что-то объяснить, но только при личной встрече. Когда мать спросила, не хочет ли она увидеться со мной, Катя, помолчав, ответила: «Быть этого не может!..»

Катя оказалась белозубой и румяной, лишь по выцветшим безжизненным волосам, все еще хранившим след неудачной шестимесячной завивки, и сухоньким рукам я узнала в ней маленькое слезливое существо. Выяснилось, что газ, которым она надышалась, вызывает кратковременное расстройство психики, главным образом, страх. Теперь все прошло, вот только бессоница замучила, да головные боли – это от нервов, никак не может забыть больницу. Поделиться, как назло, не с кем, был один мужичок на примете, и то после этой истории сбежал.

– Я-то теперь в стороне, а сказать, что тамувидела, никто не поверит

– А зачем говорить? – весело заметил Сергей, – Живи себе поживай, да добра наживай!

– Нельзя такое злодейство от людей таить! – с нервной убежденностью воскликнула Катя, – только вот сказать страшно: жить больно охота.

– Ну а перед смертью, сказала бы? – поддел ее Сергей Водянистые глаза Кати застыли в недоумении. – Ясное дело… только как доказать? Документы нужны, а они за семью замками.